оглядываясь, засуетилась быстрее, и Василю от этого молчаливого знака

материнского внимания и уважения к нему стало веселей. Он, однако, не

показал, что заметил это, - чему тут удивляться, он ведь уже не мальчишка,

а хозяин, - бросил ей деловито:

- Собирайся... Чернушки уже едут...

Он вошел в кладовку, снял отбитую дедом косу, попробовал, как учил

Чернушка, ногтем острие - хотя это делал вчера несколько раз, - вытянул

из-под полатей лапти и стал обуваться Володька, младший белобрысый

братишка, спавший на полатях, вдруг зашевелился, раскрыл глаза, взглянул

на Василя и мигом вскочил.

- Вась, а Вась, - и я?

Василь ответил:

- Лежи ты, нуда! Чего вскочил ни свет ни заря!

- Вась, возьми меня... с собой!..

- Нужен ты мне!

- Ну, возьми-и!

Напрасно Володька ждал ответа, смотрел на Василя глазами которые

просили и умоляли: никак не хотел поверить в черствость брата. Василь

молчал. Он был непреклонно тверд Обувшись, Василь озабоченно зашагал в

хату, попрежнему будто не замечая брата; тот, как привязанный, поплелся

вслед.

Когда мать подала на стол оладьи и - даже! - сковородку с салом,

Володька почти не обратил на это внимания, по-прежнему ждал.

- Ну, Вась?

- Дай поесть человеку, - сказал дед, который, сгорбившись, сидел за

столом, ничего не беря в рот. - И сам ешь.

- Гляди-ка, - подошла к Володьке мать.

Она положила перед сынишкой оладью и кусочек желтого сала, взглянув на

которое мальчик не удержался и на время отстал от брата. Мать положила ему

еще кисочек, промолвила несколько ласковых слов, и сердце малыша почти

совсем успокоилось от такого внимания. Но вскоре ему пришлось

почувствовать, что материнская ласка была всего лишь хитростью, потому

что, едва только Володька поел, мать мягко сказала:

- Ты, сыночек, останешься с дедом, хату постережешь.

Да смотри хорошенько - все добро тут на ваших руках!..

Не дай бог что-нибудь случится - голые останемся!

- Я на болото хочу! - заявил упрямо малыш.

Вытирая оладьей сковородку, Василь жестко бросил:

- Мало ли что ты хочешь!

С какой завистью и беспокойством следил Володька за тем, как возле

хлева старший брат запрягал рыжего Гуза, грозно покрикивая на него, как

дед укладывал косу, как мать привязывала торбу с харчами, прикрывала

травой, лежавшей на возу, дубовый бочоночек с водой. Мальчик смотрел то щ

мать, то на деда, то на брата, насупив шелковистые, выцветшие на солнце

бровки, - он никак не мог поверить в человеческую бессердечность, с тайной

надеждой ждал желанной перемены.

Василь дернул вожжи, и телега медленно выкатилась со двора на улицу.

Тут Василь оглянулся, - по всей деревне, почти возле каждой хаты, стояли

подводы, косари, женщины и дети. Улица была на редкость людной, она вся

жила доброй озабоченностью.

Мать зачем-то еще раз забежала в хату, потом сказала деду, чтобы он не

выбивался из сил, пошел и лег, стала наказывать Володьке, что ему можно и

чего нельзя делать: чтобы оставался дома, слушался деда, чтобы не играл с

огнем, - и Володька почувствовал, что последние его надежды рушатся.

- Не хочу! - ответил он решительно.

- А вот этого - хочешь? - погрозил ему кнутом брат.

Володька только сильнее насупил брови. Мать все еще не теряла надежды

договориться по-хорошему.

- Я тебе кулеш в чугунке оставила в печи. Вкусный, с молоком... А в

припечке яичко возьми!.. Можешь взять!

- Поезжайте! - сказал дед. - Уговаривают, ей-бо, как писаря

волостного!..

Мать подобрала домотканую юбку и привычно села на телегу, свесив с

грядки потрескавшиеся босые ноги.

- Так хорошенько смотри! Вечером я приеду!

Володька, кажется, ничего не хотел слушать - ни добрых слов матери, ни

строгих дедовых, ни грозившего кнутом брата. Как только телега тронулась,

он, набычившись и поддерживая рукой сгтадавшие штанишки, молчаливо подался

вслед.

- Вернись, неслух! - услышал он приказ деда, но и не подумал

остановиться.

Володька знал, что дед не любил непослушания и что мать тоже не дай бог

ввести в гнев, но ему так хотелось поехать на болото, что и страх не

удерживал - лишь в целях предосторожности он держался подальше от воза.

Когда телега остановилась и брат сделал вид, что собирается соскочить с

нее, малыш сразу же остановился, готовый ко всему. Василь пригрозил ему:

- Только пойди за нами!

Телега останавливалась еще раза три, и каждый раз то мать, то брат

приказывали возвратиться, не на шутку обещали отстегать его, и, может,

Володька поборол бы в себе огромное свое желание, если бы не увидел, что

на другой подводе, выехавшей из села, сидит вместе с отцом его самый

близкий приятель, сообщник по всем проказам, Хведька. Это придало Володьке

храбрости, и он смелее побежал за телегой.

- А-а, - со слезами закричал он, - возьмите!

Мать слезла с подводы.

- Вернись! Иди домой, слышишь?

- Не пойду!

- Не пойдешь?

Через несколько минут он лежал на мягкой пашне, в картофельной ботве,

недалеко от дороги, а рассерженная мать крепко и звонко шлепала его по

голым покрасневшим половинкам.

- Вернешься? .. Вернешься? .. Вернешься? ..

Володька, упираясь лбом в рыхлую землю, выл и ревел от боли, от обиды и

злости, но не отвечал.

Мать ушла от него, так и не дождавшись ни единого слова.

Сидя на картофельном поле, он сквозь слезы зверовато следил за тем, как

она шла к телеге, как села и поехала, грозно взглянув на него. "Чтоб ты...

чтоб тебе..." - кипела в нем неистовая злость.

Мимо малыша по дороге шли и ехали мужики, и почти каждый подшучивал над

его бедой: "Что, всыпали?" Это разжигало обиду мальчика. Невеселый,

одинокий и, как мало кто в мире, несчастный, поплелся он домой, поплелся

через картофельное поле, через огороды, только бы никого не встречать,

никого не видеть!..

Телега, на которой сидели Василь с матерью, уже въезжала в лес. После

полевого простора тут от густоты молчаливых, словно притаившихся, хмурых

елей было темновато и сыро, хотя лесок рос на песчанике. Утреннее солнце,

окрасившее ельник вверху, еще не могло пробиться книзу, к земле, и на

редкой траве тускло блестела, роса, а на песке виднелись влажные

темноватые пятна. Несмотря-на росу и сырость, чувствовалось приближение

дневной духоты.

- Душно будет, - сказала мать.

Вскоре они догнали Чернушков. Можно было бы ехать за ними, из уважения

к дядьке Тимоху, как старшему, и при других обстоятельствах Василь так и

поступил бы, но рядом с дядькой сидела задира Ганна, его дочь, ровесница

Василя.

Эта задира в последнее время просто житья не давала Василю. При каждой

встрече - где бы ни попадался ей - смеялась и даже издевалась над ним.

Только позавчера на виду у всех высмеяла его: "Василь, почему это у тебя

глаза неодинаковые - один, как вода, светлый, а другой - как желудь? И

волосы вон - сзади почти черные, а спереди коричневые! Как у телка

рябого". Стояла и хохотала при всех!

Если бы неправду говорила, еще бы ничего, а то ведь все правда - разные

глаза, как на грех, и волосы от солнца спереди выгорели! Все не по-людски

как-то!..

Мог ли после всего этого Василь послушно тянуться за Чернушками? Не

успела мать сказать дядьке Тимоху, что, видно, будет духота, как Василь,

натянув вожжи и цепляя колесами за низкие ветви придорожного кустарника,

быстро обогнал Чернушков, оставил их позади. Он нарочно не взглянул на

Ганну, но и не глядя на нее почувствовал удовлетворение. Вот как он обошел