Верного. На стоянке у одной горной речки я бегал с сач

ком по полю, гоняясь за красивыми бабочками. Вдруг не

ожиданно я остановился, как вкопанный. В нескольких

десятках саженей от меня, под небольшой купой деревьев,

был Степаныч, но в каком виде! Весь красный, разъярен

ный, озверевший, он бил по лицу моего друга Карташева.

Его огромные железные кулаки методически ходили взад

и вперед, и голова Карташева как-то беспомощно мота-

57

лась из стороны в сторону. Из губы у Карташева текла

тонкая струйка крови. В мгновенье ока я был около Сте-

паныча и, вне себя от бешенства, закричал:

— Стой! Стой!.. Не смеешь! Я папе скажу.

Оторопевший от неожиданности, Степаныч остановился

и, увидев меня, выругался матерными словами. Однако

желание продолжать расправу, видимо, у него пропало, и,

еще раз выругавшись, фельдфебель круто повернулся и

пошел к лагерю. Когда Степаныч был уже далеко, я спро

сил обтиравшего кровь Карташева:

— За что это он так тебя?

Карташев замялся и стал смущенно теребить свою гим

настерку. Я, однако, не отставал. Наконец Карташев, гля

дя в сторону, вполголоса заговорил:

— Как, значит, по осени забрили меня, мамаша, значит,

дала мне три рубли на дорогу... Береги, говорит, на чер

ный день пригодится... А дьявол энтот, Степаныч, дознал

ся ноне... Ну, стал приставать: отдай да отдай ему три

рубли... По-читай, всю дорогу от Семипалатинска пристает.

Я и так, и сяк, самому, мол, нужно... Сегодня поймал ме

ня, да и пошел, да и пошел... Мы, говорит, через три дня

в Верном будем. Ты, сволочь такая, тамо останешься, а я

в Омск ворочусь. Давай, говорит, деньги чичас, сей ми

нут... А не дашь, дык долго меня поминать будешь... Ды

как почнет по мордасам лупить, как почнет...

В тот же вечер за ужином я с возмущением рассказал

обо всей истории отцу и сидевшему с нами командиру

партии. Отец многозначительно кивал головой, а офи

цер — военный службист, думавший только о карьере, —

недовольно бросил:

— Вы, молодой человек, лучше бы не вмешивались не

в свои дела.

Я обиделся и ушел спать, не попрощавшись с офицером.

Офицер же, как потом выяснилось, несмотря на щелчок

по моему адресу, все-таки имел разговор по этому поводу

со Степанычем. Не совсем приятный разговор. На следую

щий день Степаныч смотрел на меня волком, не здоровал

ся, не разговаривал. В Верном мы расстались врагами.

У отца с командиром партии отношения тоже расстроились.

Уже много лет спустя отец мне рассказывал, что, после

того как я ушел в тот вечер в палатку, офицер стал осу

ждать не только мой поступок, но и то воспитание, кото-

6 8

рое приводит к такого рода поступкам. Отец рассердился

и с холодным раздражением заявил:

— Солдат бить не полагается.

Офицер пробовал возражать, но отец упорно стоял на

своем. В результате дипломатические отношения между

командиром партии и врачом оказались испорченными...

Да, тени набегали на ясное утро моих жизненных впе

чатлений. Набегали и заставляли задумываться.

Но одновременно сколько светлых, ярких, глубоких, не

забываемых переживаний врезалось в мою память и на

всегда в ней осталось!

Вот одно из них.

Наша партия разбила лагерь в зеленой ложбине меж

гор. К лагерю сошлись и сбежались окрестные жители.

Начинается обмен новостями, мнениями, продуктами. Стар

шина близлежащего селения по-военному представляется

командиру партии и отцу. Это мужчина лет за пятьдесят,

еще крепкий, сильный, с бронзовым цветом лица, с полу

седыми косматыми бровями и бородой. Ломая высокую

баранью шапку, которую мужчины носят здесь в самый

сильный зной, он рассказывает, между прочим, что вер

стах в двух от лагеря есть «чудесный колодец»: в нем

нет дна.

— Как нет дна? — изумляется отец.

Старшина почтительно склоняет голову и, точно изви

няясь за плохое поведение колодца, повторяет, что у ко

лодца так-таки нет дна. Видя наше недоверие, он предла

гает нам самим убедиться в справедливости его слов.

Небольшой компанией, человек в пять, идем к колодцу.

На маленькой песчаной площадке стоит почерневшая от

времени деревянная будочка. Входим внутрь. Перед нами

небольшой круглый водоем в три-четыре аршина в попе

речнике. Вода чистая, как хрусталь, и глубина ее, на пер

вый взгляд, не превышает двух аршин. На дне водоема

мелкий желтый песочек. Он кажется твердым, и невольно

тянет прыгнуть в воду и пощупать его ногой. Присматри

ваюсь внимательно и подозрительно ко дну—песок, как пе

сок. Ничего необыкновенного. Только, если уж очень при

стально смотреть, кажется, будто бы от центра песчаного

дна к периферии одна за другой прокатываются легкие,

едва уловимые песчаные волны. Но, может быть, это

только кажется?

59

— Вот и «чудесный колодец», — говорит старшина. —

Попробуйте бросить в него камень.

Я торопливо хватаю с земли небольшой осколок гальки

и бросаю в водоем. Осколок падает на дно и мгновенно

исчезает где-то в глубине, подо дном. Отец и командир

партии следуют моему примеру — результат получается

тот же.

— Принесите из лагеря веревки, — командует офицер.

Появляются веревки. Офицер приступает к промерам.

Одну веревку привязывают к другой, к концу подвешива

ют тяжелый камень, как грузило. Размахнулись и бросили,

Пятидесятисаженная веревка ушла под песочек водоема

и дна не достала. Старшина с удовлетворением смотрит

на колодец, который его не выдал, и убежденно прибав

ляет:

— Не родился еще человек, чтобы до дна достал! Этто

много сюды приезжало народов и пробовало, вот, как вы

же, да все бестолку.

Старик запирает деревянную будку, а мы возвращаемся

в лагерь, оживленно обсуждая только что виденную за

гадку природы...

Или еще. Мы ночуем у самого берега озера Балхаш.

Озеро огромное — верст четыреста в длину и от двадцати

до пятидесяти в ширину, точно огромная гусеница, вытя

нувшаяся с запада на восток. Теперь район озера Бал

хаш — крупный индустриальный центр, выросший по ма

новению волшебного жезла сталинских пятилеток. Тогда,

полвека назад, здесь была пустыня, и низкие берега озе

ра были покрыты густыми зарослями исполинского трост

ника, в которых водились кабаны и тигры. Глубокая ночь.

Лагерь спит здоровым, крепким сном. Часовые с трудом

преодолевают дремоту...

Вдруг ночную тьму резко разрывает грозно-могучий не

человеческий рык. Еще раз! Еще раз! Рык приближается.

Рык становится все громче, все страшнее. Это тигр.

Лагерь мгновенно оживает. Перепуганные новобранцы

вскакивают с постелей и начинают метаться между палат

ками. Им, омским, тобольским, тюменским парням, ни

когда не приходилось встречаться с тиграми. Волк, мед

ведь, росомаха — другое дело. Но тигр! Большинство из

них до сих пор о таком звере даже и не слыхало.

Я тоже просыпаюсь и в рубашке выскакиваю из палат

ки. Тигр? Где тигр? Ведь это так страшно и так захваты-

60

вающе интересно. А тигр между тем бродит в ночи где-то

тут, совсем близко. Его грозный рык, от которого душа

замирает, слышен то здесь, то там. Кто-то из солдат да

же утверждает, что он видел его собственными глазами

вот только что, вот в «эфтом самом месте».

— Зажечь костры! — приказывает командир партии.

Через минуту в разных концах лагеря вспыхивают огни.

Еще мгновение — и они вспрыгивают длинными языками к