без конца. Однако я скорее умру, чем покажу это. И по

тому, слегка пожав плечами, с деланной небрежностью я

отвечаю:

— Какие пустяки! Я чувствую себя очень хорошо.

Отец понимает мое состояние и крепко берет меня под

руку. Я делаю вид, что сопротивляюсь, но в душе страш

но доволен. Так итти легче и меньше чувствуется уста

лость.

Вторую ночь проводим в глубокой щели скалы, за вет

ром, у начала ледниковой линии. Комфорта куда меньше,

чем накануне. Спим вповалку в одной маленькой палатке.

Едим холодное мясо и пьем холодный коричневый чай.

Еще до зари поднимаемся и, связавшись веревкой, всту

паем на снеговые поля. Идем долго, осторожно, то спу

скаясь в расщелины, то карабкаясь по ребрам скал.

Подмерзший за ночь снег приятно хрустит под ногами.

Дыханье выходит паром из ноздрей. Скользко. Жутко.

И вместе с тем как-то страшно весело и бодро на душе.

Рассвет отражается волшебными переливами по снеговым

вершинам. Горят ярко-красным огнем макушки гор, лило

вые тени наполняют впадины и провалы. Все выше, все

выше. Все ближе, все ближе к цели. И вот, наконец, мы

на самой вершине.

64

Какая величавая, какая изумительная картина!

Перед нами, на север — бесконечная даль широкой раз

ноцветной равнины, которую мы пересекли на пути к Вер

ному: зеленые пятна лугов и лесов, голубые блики озер,

желтые заплаты сыпучих песков. Равнину рассекают в раз

ных направлениях темные цепи хребтов, которые мы

перевалили. Их остроконечные очертания, их причудливой

формы вершины мреют в синеватой дымке утра. Город, из

которого мы пришли, кажется с этой высоты маленькой

кучкой ласточкиных гнезд, чьей-то озорной рукой брошен

ных у самого подножья хребта.

Перед нами к югу, глубоко внизу, темные воды Ис

сык-Куля, а там дальше — синевато-розовые, горящие в

утренних лучах цепи, и цепи, и цепи гордых, могучих сне

говых гор, постепенно переходящих в исполинско-велича¬

вые массивы Тянь-Шаня.

И тишина! Какая тишина! Девственная, предвечная ти

шина, которая еще не знает шума, создаваемого человеком.

Тишина, которая сама звучит и покоряет душу.

В последующей жизни мне не раз приходилось бывать

на верши ах гор: в Альпах и на Кавказе, в Японии и на

Алтае, в Монголии и Скандинавии. На этих вершинах то

же была тишина. Но никогда больше я не переживал ни

той глубокой полноты, ни того несравненного звучания ти

шины, которые я испытал на вершинах Александровского

хребта. Тишина ли тут была другая, я ли сам был дру

гой, — н е знаю...

Домой из Верного мы возвращались на лошадях. Все

две тысячи верст в обратный путь мы сделали «на пере

кладных», то есть меняя коней и повозку на каждой поч

товой станции. Отец сильно торопился, и потому мы ехали

днем и ночью. Я был до такой степени переполнен впечат

лениями минувших двух месяцев, что почти ничего уже

больше не мог воспринимать. В дороге л очень много

спал. Часто ночью бывало я вдруг проснусь на мгнове

ние, проснусь ют какого-либо особенно резкого толчка,

приподымусь, открою глаза, прислушаюсь... В небе горят

яркие звезды... Колокольчик под дугой равномерно звенит,

разбрасывая во мраке мелодичные трели... Отец храпит

рядом со мной... Ямщик заливисто посвистывает на облуч

ке... И снова я проваливаюсь в глубокую тьму: крепкий

молодой сон сковывает мои веки...

На десятый день мы, наконец, добрались до Омска.

65

Когда я переступил порог дома, мать, всплеснув руками,

воскликнула:

— Ваничка, как ты изменился! Ты стал совсем другой!

Мать была права. Дело было не только в том, что я

вытянулся, похудел и загорел до черноты. Важно было то,

что за время путешествия я сильно вырос духовно, я стал

больше понимать и глубже чувствовать. Самое же главное

состояло в том, что тут л впервые близко столкнулся с

народом, с крестьянской массой, с серой солдатской «ко

былкой». Это столкновение оставило в моей душе неизгла

димый след и заронило в мое сознание семена того уваже

ния и той симпатии к народным низам, которые в после

дующие годы принесли столь богатые плоды.

7.

В ПЕТЕРБУРГЕ

Осенью того же, 1893 года вся наша семья переехала

в Петербург. Произошло это таким образом. Отец получил,

как гласила в то время официальная формула, «команди

ровку в Военно-медицинскую академию для усовершен

ствования в науках». Такая командировка продолжалась

два года. Не было никакого смысла на столь долгий срок

разбивать семью на две части. Поэтому родители мои ре

шили ликвидировать свой омский «очаг» и всем домом пе

реселиться в столицу. Сборы по разным причинам затяну

лись до глубокой осени, и когда был назначен примерный

срок отъезда, оказалось, что река Тура, на которой стояла

Тюмень — ближайший к Омску железнодорожный пункт,—

сильно обмелела и перестала быть судоходной. Добирать

ся до Тюмени (свыше шестисот верст пути) теперь прихо

дилось уже на лошадях. Предприятие это было не из лег

ких. Стоял конец сентября — время очень позднее по си

бирским условиям. Лили осенние дожди, дороги преврати

лись в непролазное болото. По ночам начинались легкие

заморозки. Семья наша состояла уже из семи человек,

причем самому младшему ее члену, брату Михаилу, едва

исполнился год. Вещей и багажа с нами было немало.

Собственных экипажей у нас не имелось, поэтому ехать

приходилось на перекладных, как незадолго перед тем мы

с отцом возвращались из Верного. Это означало, что через

каждые тридцать-сорок верст надо было в любую пого

ду перегружать всю семью, со всеми ее чемоданами и тю-

ками, из одной повозки в другую. Перспектива была не из

веселых. Но ехать было надо, и мы поехали.

В нашем распоряжении были две большие крытые по

возки, носившие в то время название тарантасов. В перед

нем тарантасе помещались отец, мать и четверо младших

детей — две сестры и два брата. В заднем сложены были

все. вещи, и на них сидел денщик. Я на правах «большо

го» тоже был приписан ко второму тарантасу и

имел там свою постоянную резиденцию. Однако в пути,

когда мне становилось слишком скучно, я нередко от

правлялся «в гости» в переднюю повозку. Ехали мы мед

ленно. Скакать так, как мы с отцом скакали по пути от

Верного до Омска, делая по двести верст в сутки, теперь

не было никакой возможности. Двигались только днем.

На станциях подолгу стояли: варили обед, кормили детей,

маленькому Мише то и дело давали слабительное. Счита

лось удачным, если в сутки проезжали семьдесят-восемь¬

десят верст. К тому же небо все время было хмурое,

дождь почти не переставал, и лошади вязли в грязи по

колено. Это, конечно, еще больше задерживало наше дви

жение. Только на десятый день наш маленький караван

добрался, наконец, до Тюмени, и, подъехав здесь к не

взрачному зданию железнодорожного вокзала, мы почув

ствовали себя точно «в Европе».

От этой поездки глубокой осенью из Омска в Тюмень

у меня осталось одно очень яркое воспоминание, точно

прямо соскочившее со страниц рассказов Короленко.

Мы уже подъезжали к Тюмени. Оставалось всего лишь

два или три перегона. Отец торопился и на каждой остановке

подгонял ямщиков и начальников станций. Был почти вечер,

когда мы въехали в одно большое село, стоявшее на ок