чало им с высоких берегов реки. Горюнов раза два попых

тел козьей ножкой и, наконец, решился:

— Ну, уж коли на то пошло...

Он как-то странно крякнул, точно сворачивал тяжелые

камни с дороги, сделал полный оборот штурвальным коле

сом и затем начал:

— Было это годов двадцать назад... Совсем я был мо

лодой мальчишка. С покрова, значит, меня оженили на

Параньке — девка была на селе... Шустрая девка, бедо-о¬

вая... А тут и весна пришла, сеять надо...

Горюнов на мгновение остановился, точно счищая

ржавчину с давно забытых воспоминаний, и потом не

сколько живее продолжал:

— Село наше не то чтобы очень большое, а так, под

ходяще... Дворов сто будет... Хлеб сеяли, ну а кто по ле

там и на пароходах служил... Мы недалеко от Истобен-

ского, вот с истобенскими, значит, на Обь да на Иртыш

ходили. Семья у нас была агромадная: отец, мать, дедуш

ка да детей десять человек. Я вот старшой был. Хлебо

пашествовал. Жили не важнецки. Земли было мало, ртов

много, да тут еще отец стал прихварывать. Когда и про

сто голодали...

Горюнов опять передохнул, раза два налег на штурвал

и вновь вернулся к своему рассказу.

— Вот пришла весна, сеять надо... Опять же скотину в

поле выгонять... С версту от нашего села речка проте

кает... Как скотина в поле, в речке поить ее надо. Другой

воды в окружности никакой нет. И, видишь ты, как оно

вышло. Старики сказывали: как на волю выходили, речка-

то эта нашему селу прирезана была. Да барин соседний

с начальством стакнулся, — ну, бумаги-то и переделали:

земля к нам отошла, а речка да земля перед речкой, так

сажен на сто — «Свиная горка» мы место это звали, —

у барина остались. Вот и вышла морока: хочешь скот по

ить— барину плати. Очень роптали наши мужики. Обма-

105

нули нас, говорят, продали... Да что поделаешь? Так каж

дый год и платили... Ну, а в энту весну дела не важнецки

пошли. Год выдался плохой, хлеба ни у кого нет, оголо

дали. А старый барин умер, приехал новый, да и говорит:

«Шаромыжники, разбойники! Грабили вы моего папашу!

Платили за воду по рублю, будете теперь платить по два!»

Обидно стало мужикам: «Как это мы его грабили? Он нас

грабил! А коли ты измываться над нами приехал, дык ни

чего платить не будем! Наша земля! Наша речка! Хватит,

натерпелись!» Ну, и что ж ты думаешь? Согнали скотину

со всего села, да и погнали ее на водопой... Ни копейки

не заплатили, — так, нахалом!

— Ну, и что же было дальше? — с замиранием души

спросил я.

— Дальше... Ну, известно, что было дальше. Барин в

город — жаловаться. Прислали жандармов... Почитай че

ловек тридцать приехало... На конях... Собрали сход, жан

дармов на улице поставили... Барин кричит: «Выдавай за

чинщиков!» Бегает, весь покраснел, как рак, глаза на лоб

лезут, того и гляди — лопнут. Кричит: «Выдавай! Не вы

дашь, — стрелять будем!» Ну, наши мужички обробели

поначалу быдто... Жмутся к стенке, молчат, в землю смот

рят... Ну, только голяк один — «Тихон без штанов» у нас

его звали — как взойдет да как заорет: «Ах вы, такие-

сякие, шкуру с нас драть приехали?» Да как почнет, да

как почнет их лаять... Тут и другие осмелели: «Наша реч

к а ! — кричат. — Бумаги украли!.. Продали!..» Что тут по

шло! Остервенел народ, на барина стал наступать... Ну,

тут жандармы враз... Как были на конях, так на народ и

полезли... Нагайками бьют, саблями машут... Бабы визг

подняли, ребятишки ревут... Уж и не помню, что дальше

было-то. Рассказывали потом, я совсем обеспамятовал, на

жандарма кинулся, вырвал у него нагайку да давай его

самого полосовать...

Словом, в деревне Горюнова произошло то, что на офи

циальном языке того времени носило наименование «аграр

ных беспорядков». И дальше все пошло, как полагается в

таких случаях. Крестьянская масса не выдала «зачинщи

ков», но жандармы все-таки арестовали десятка полтора

случайных людей и увезли их в город. В числе захвачен

ных оказался и Горюнов. Арестованные месяцев восемь

просидели в тюрьме, потом их судили, троих оправдали,

106

а остальных приговорили к различным срокам каторжных

работ и к поселению. Горюнов по молодости лет отделал

ся поселением. В глухую зиму вместе с другими сопро-

цессниками он был отправлен пешим этапом из Вятки в

Восточную Сибирь. Перевозки арестантов на барже в то

время еще не было. После долгих странствий и мытарств

Горюнов прибыл, наконец, на место своего поселения —

где-то в дальнем углу Забайкалья. Здесь он провел четы

ре года, и здесь же он имел случай столкнуться с «поли

тическими». Они научили его грамоте и вложили в его го

лову первые политические мысли.

— Хороший народ «политические», — как бы подводя

итог, еще раз повторил Горюнов, — очень для бедного че

ловека стараются. Только вот что-то все не выходит.

— Ну, а что было потом? — нетерпеливо перебил я.

— Значит, Манифест вышел... Освободили меня... Вер

нулся я на родину...

Голос Горюнова как-то сорвался, и в штурвальной руб

ке опять воцарилось молчание. Слышны были только гул

кие удары пароходных колес.

— Дома все вразвалку пошло, — овладев собой, про

должал Горюнов. — Отец умер вскоре, как меня взяли.

Матушка не могла осилить хозяйство, продала лошадь, ко

рову, стала побираться. Трое младших ребят умерли в

горячке. Другие пошли по людям.

— Ну, а Паранька?

Горюнов снова замолчал, и молчание его продолжалось

так долго, что я уже стал отчаиваться в ответе. Я почув

ствовал, что затронул какое-то особенно болезненное ме

сто, и даже пожалел о своем вопросе. Но Горюнов еще

раз преодолел свое волнение и с оттенком горечи в голосе

сказал:

— А Паранька, сказывают, спуталась с бариновым сы

ном... Ну, он, конечно, побаловался с ней, а как Паранька

затяжелела, выгнал на все четыре стороны... Она возьми

и утопись в речке... Известно — баба!

Родное село стало после этого Горюнову ненавистно.

Он ушел в Истобенское и стал ходить матросом на Оби.

Вот уже лет пятнадцать занимается этим промыслом. До

ма, в Истобенском, у него жена, двое сыновей и одна

дочь, он учит их в школе и надеется, что жизнь его детей

будет лучше и счастливее, чем его собственная.

107

В конце августа я стал собираться домой. Отец дол

жен был проплавать на барже еще весь сентябрь, но мне

надо было вернуться в Омск к началу учения. Придуман

был такой план: на другой арестантской барже, ходившей

в течение лета по тому же маршруту, что и наша, врачом

был наш омский знакомый Бориславский. С ним на барже

плавали два его сына — старший, Коля, только что окон

чивший гимназию, и младший, Петя, мой одноклассник.

Между нашими родителями было договорено, что меня

присоединяют к Бориславским, и все мы трое, под руко

водством семнадцатилетнего Коли, возвращаемся в Омск

на пароходе «Сарапулец». В пути между Тюменью и Том

ском, где-то неподалеку от Самаровского, меня пересадили

на баржу Бориславских, шедшую в Тюмень, и в Тобольске

трое молодых путешественников были спущены на берег,

для того чтобы дождаться здесь «Сарапульца» и двинуть

ся на нем домой вверх по Иртышу. Все было разработано

как будто бы точно, ясно, до мельчайших подробностей,

и намеченный план казался нашим родителям верхом со

вершенства. Но...

Гладко сказано в бумаге,

Да забыли про овраги,