бы мне право присвоить себе звание «астронома-любите

ля» — титул, являвшийся в то время предметом моих

самых горячих мечтаний. По рекомендации переводчика

«Астрономических вечеров» С. Сазонова, я вступил в пе

реписку с Л. Г. Малисом, астрономом университетской

обсерватории в Петербурге, и просил его покровитель

ства и совета в этом столь волнующем меня предприятии.

Малис оказался очень внимательным человеком и слал

мне, в мою омскую глушь, длинные письма, которые при

водили меня в восторг. Еще бы! В этих письмах он вели

чал меня, четырнадцатилетнего мальчишку: «Многоуважа

емый Иван Михайлович» (совсем как «большого»!),

а сверх того, сообщал мне много интересных сведений по

занимавшему меня вопросу. Трубу Малис советовал выпи

сать из Мюнхена, от фирмы «Рейнфельдер и Гершель», а

штатив с часовым механизмом получить из Лондона, от

фирмы «Хорн и Торнуайт». «Тогда, — заканчивал Малис

свое письмо, — при мюнхенской трубе и таком штативе

у вас будет образцовый инструмент (и всего за 280 руб.

118

приблизительно), который возведет вас в ранг астронома -

наблюдателя».

Я был в восторге. Иметь прекрасный инструмент, стать

астрономом-наблюдателем, — да разве могло быть что-ли

бо более чудесное и привлекательное? Мечты о мюнхен

ской трубе заполнили мое воображение. Я уже видел ее

перед своим умственным взором, я устанавливал ее на

штативе, я заводил ее часовой механизм, я производил с

ней замечательные наблюдения и, конечно, делал какие-то

необыкновенные открытия... Я не только мечтал. Я вступил

уже по этому поводу в «дипломатические переговоры» с

моими родителями. И переговоры были далеко не безус

пешны...

И все-таки мюнхенской трубы я так-таки и не получил!

Почему?

Известную роль тут, разумеется, сыграли соображения

материального порядка: 280 рублей для моих родителей

представляли крупную сумму, которую найти им было не

легко. Однако я уверен, что, в конце концов, они нашли бы

ее, ибо мой отец очень поощрял мои научные склонности,

да и мать относилась к ним довольно сочувственно. Глав

ное было не в деньгах. Главное было в моих собственных

настроениях.

Жизненный путь каждого человека определяется двумя

основными моментами: врожденными качествами его нату

ры и той обстановкой, в которой он складывается и живет.

Мои врожденные качества, поскольку, по крайней мере, я

могу судить о них на основании более чем полувекового

опыта, как будто бы предопределяли меня к деятельности

ученого. Возможно, ученого и популяризатора науки, ибо

я с детства обладал умением ясно излагать различные

сложные вопросы. И, доведись мне жить в какую-либо

спокойную, «органическую» эпоху, весьма вероятно, что

вся моя работа прошла бы между кабинетом ученого и

университетской аудиторией. Весьма вероятно также, что

я смог бы тогда осуществить мечту моего детства и сде

латься настоящим, профессиональным астрономом. Однако

обстоятельства сложились так, что моя жизнь при

шлась на исключительно бурную, «динамическую» эпоху,

на эпоху величайшего исторического перелома, на эпоху

заката капитализма и восхода социализма. И это сыграло

решающую роль в определении моего жизненного пути: на

каленная атмосфера революционной эпохи легко превра-

119

щает потенциальных ученых в воинствующих носителей

новой общественной идеи. Именно так случилось и со

мной.

Пока я вел «дипломатические переговоры» с моими ро

дителями, пока я списывался с иностранными фирмами о

получении желанного рефрактора, пока я изыскивал пути

к покрытию необходимых для этого расходов, — кривая

моего духовного развития сделала довольно крутой пово

рот. С шестого класса гимназии, то есть с зимы 1898/99 го

да,—подробнее я буду говорить об этом ниже,—мое ум

ственное внимание от вопросов научных стало все больше

переходить к вопросам общественно-политическим. Не то,

чтобы я совсем забросил науку,— нет! Астрономия продол

жала меня интересовать и позднее, вплоть до самого окон

чания гимназии, но постепенно наука отодвигалась все

дальше назад, на второй план, авансцену же моей ду

ховной жизни все нераздельнее занимали проблемы борьбы

с господствовавшим в стране царским режимом. Неуди

вительно при таких условиях, что проект приобретения

мюнхенской трубы, для реализации которого нужно было

максимально мобилизовать всю доступную мне энергию,

так, в конце концов, и остался только проектом.

Да, ученого из меня не вышло. Вместо этого я пошел

по другому пути — по пути революционера. И теперь,

оглядываясь на пройденную дорогу, я нисколько не жалею

о совершившемся. Наоборот, мне было бы до боли жаль,

если бы в такую эпоху, как наша, я остался в стороне от

великих боев за социализм.

Однако мое раннее увлечение наукой, в частности

астрономией, не прошло бесследно для моего духовного

развития. Дело не только в том, что на всю последующую

жизнь я сохранил глубокие любовь и уважение к знанию

и что до сегодняшнего дня я не могу без известного вол

нения смотреть на рефрактор или спектроскоп. Гораздо

важнее то, что это полудетское соприкосновение с вели

чественными проблемами мироздания, с загадками все

ленной, с судьбами солнечной системы и Земли окрылило

мою мысль, подковало мое воображение. Оно дало сме

лость и дерзновенность полету моей научной фантазии.

А ведь хорошо оседланная научная фантазия, крепко

стоящее на почве фактов научное воображение являются

необходимейшим элементом действительного научного твор

чества. Без них не было бы ни открытий, ни изобретений.

120

Я не хочу сказать, что я на протяжении своей жизни обо

гатил человечество какими-либо новыми завоеваниями в

области науки или техники, — конечно, ничего этого не

было. Дело, однако, в том, что развитие научного вообра

жения полезно всякому человеку и в любой сфере дея

тельности. Я сам не раз испытывал это в жизни — как в

годы революционного подполья, так и в годы путеше

ствий и дипломатической работы.

Помню, в 1919—1920 годах мне пришлось, по поруче

нию Центросоюза, провести экономическое обследование-

Внешней Монголии, ныне Монгольской Народной Респуб

лики. Исколесив в очень трудных условиях почти всю

страну, территория которой превышает Англию, Францию

и Германию, вместе взятые, я собрал ценный по тому вре

мени материал по интересовавшим меня вопросам. При

этом я выяснил, что, несмотря на свою обширную пло

щадь и на значительные минеральные богатства, Внешняя

Монголия была и, вероятно, надолго еще останется стра

ной, мало пригодной для массового заселения. Почему?

Ответ на этот вопрос давала естественно-историческая

конфигурация Внешней Монголии. По характеру своего

рельефа Внешняя Монголия представляет собой высокое

плоскогорье (до 1 500 метров над уровнем моря), располо

женное в центре гигантского материка и окруженное поч-

ти со всех сторон высокими горными хребтами. Эти хреб

ты систематически задерживают влажные ветры с океа

нов, — в результате климат Внешней Монголии отличается

сухостью и суровостью, препятствующими, например,

широкому развитию земледелия. В своем отчете об экспе

диции я добросовестно суммировал все только что отме

ченные факты и сделал из них соответственные практиче

ские выводы.

На этом, собственно, я мог бы поставить точку. Так я

и сделал в своем отчете. Однако мысль моя, оплодотво