Тем временем ничего не подозревавшая Наталья с волнением ждала в Кремле возвращения Матвеева. Когда Петра избрали на царство, она в тот же день послала гонцов – велеть Матвееву немедля ехать в Москву. Он сразу же отправился в дорогу, но то была поездка триумфатора: в каждом городе, лежавшем на его пути, устраивали благодарственный молебен и пир в честь восстановленного в правах вельможи. Наконец вечером 11 мая, после шестилетней ссылки, старый боярин вернулся в Москву. Наталья встретила его как спасителя и представила десятилетнему царю, которого Матвеев помнил четырехлетним мальчуганом. Волосы Матвеева поседели, походка отяжелела, но Наталья была уверена, что его опыт и мудрость, наряду с влиянием, которым он пользовался и среди бояр, и среди стрельцов, помогут ему вскоре восстановить в стране порядок и согласие.

В течение трех последующих дней всем так и казалось. Дом Матвеева заполнили явившиеся с поздравлениями бояре, купцы, друзья-иностранцы из Немецкой слободы. Стрельцы, почитавшие его как прежнего командующего, присылали делегации от полков, чтобы выразить свое уважение. Явились даже Милославские, кроме Ивана, который передал, что болен. Матвеев принимал их всех со слезами радости на глазах, а его дом, подвалы и двор ломились от приветственных подношений. Казалось, все беды позади, но Матвеев, слишком долго отсутствовавший, чтобы сразу разобраться в положении, недооценил опасность. Софья и ее сторонники были по-прежнему наготове, и искра бунта тлела в стрелецких полках. За толстыми кремлевскими стенами, ослепленные своей радостью, Матвеев и Наталья не замечали, как растет напряжение в городе. Зато это почувствовали другие. Барон ван дер Келлер, голландский посланник, писал: «Недовольство стрельцов продолжается. Все общественные дела остановились. Ожидаются большие бедствия, и не без причины, потому что силы стрельцов велики, а противопоставить им нечего».

В 9 часов утра 15 мая тлевшая искра наконец вспыхнула пожаром. Два всадника, Александр Милославский и Петр Толстой, оба из ближнего окружения Софьи, ворвались в стрелецкую слободу с криком: «Нарышкины убили царевича Ивана! Все в Кремль! Нарышкины хотят перебить всю царскую семью. К оружию! Покараем изменников!»

Стрелецкая слобода взорвалась. Ударили в набат, загремели боевые барабаны. Люди в кафтанах надевали доспехи, опоясывались саблями, хватали бердыши, копья и пищали, собирались, готовые к бою, на улицах. Некоторые стрельцы обрубили древки своих длинных пик и бердышей, чтобы сделать их еще опаснее в ближнем бою. Развернув широкие полковые знамена с вышитыми изображениями Богородицы, под барабанный бой, они двинулись к Кремлю. При их приближении перепуганные горожане разбегались в разные стороны. Солдаты кричали: «Мы идем в Кремль бить предателей, убийц царской семьи!»

Тем временем в кремлевских приказах и дворцах жизнь шла своим чередом. Никто и не подозревал, что творится в городе, не ведал, что роковой час близок. Большие крепостные ворота были широко распахнуты, и лишь горстка охранников стояла на страже. Только что закончилось заседание Боярской думы, и бояре тихо сидели по своим приказам или в дворцовых палатах, либо прогуливались и беседовали в ожидании полудня и обеда. Матвеев как раз вышел из палаты, где заседала дума, на лестницу, ведущую к спальне, и тут увидел, что к нему бежит, едва переводя дух, князь Федор Урусов: «Стрельцы взбунтовались! Идут к Кремлю!»

Изумленный, встревоженный Матвеев вернулся во дворец, чтобы предупредить царицу Наталью, срочно послал за патриархом, велел запереть кремлевские ворота, а дежурному стрелецкому полку – Стремянному – занять оборону на стенах и приготовиться защищать Петра, его семью и правительство.

Не успел Матвеев сделать распоряжения, как явились подряд три гонца с новостями одна хуже другой. Первый объявил, что стрельцы уже приближаются к кремлевским стенам, второй – что невозможно так быстро закрыть ворота, а третий – что вообще поздно что-либо предпринимать, потому что стрельцы уже в Кремле. В это самое время сотни бунтовщиков хлынули в открытые ворота и устремились вверх по холму на Соборную площадь, что перед Грановитой палатой. По пути они увлекали за собой солдат Стремянного полка, которые оставляли свои посты и присоединялись к стрельцам из других полков.

На вершине холма стрельцы запрудили все пространство между тремя соборами и колокольней Ивана Великого. Столпившись перед Красной лестницей, ведшей во дворец, они кричали: «Где царевич Иван? Выдайте нам Нарышкиных и Матвеева! Смерть изменникам!» Во дворце перепуганные думные бояре, все еще не совсем понимая, чем вызвано это внезапное нападение, собрались в Столовой палате. Решили, что князь Черкасский, князь Голицын и Шереметев выйдут из дворца и спросят у стрельцов, что им нужно. В ответ раздались крики: «Мы хотим наказать предателей! Они убили царевича и убьют всю царскую семью! Выдайте нам Нарышкиных и всех остальных изменников!» Поняв, что возмущение стрельцов вызвано отчасти недоразумением, бояре возвратились в Столовую палату и известили об этом Матвеева. Он, в свою очередь, прошел к царице и посоветовал ей прибегнуть к единственной возможности унять солдат – показать им, что царевич Иван жив и вся царская семья на месте. Он попросил ее вывести и Петра, и Ивана на Красное крыльцо и предъявить их стрельцам.

Наталья задрожала от страха. Встать с десятилетним сыном перед ревущей толпой, жаждущей крови ее родных, – какое жестокое испытание! Но у нее не было выбора. Взяв за руки Петра и Ивана, она вышла на верхнее крыльцо. Позади нее стоял патриарх с боярами. Когда стрельцы увидели царицу с двумя мальчиками, крики смолкли и смущенный ропот пронесся по площади. «Вот государь царь Петр Алексеевич. А вот государь царевич Иван Алексеевич. Слава богу, они в добром здравии и не пострадали от рук изменников. Во дворце нет измены. Вас обманули!» – раздался в наступившей тишине голос царицы.

Стрельцы снова зашумели. Теперь они заспорили друг с другом. Самые любопытные и дерзкие поднимались по лестнице или влезали по приставным лесенкам на перила крыльца, чтобы поближе взглянуть на беззащитную троицу, храбро стоявшую перед ними. Они хотели убедиться, что Иван в самом деле жив. «Ты и вправду Иван Алексеевич?» – спрашивали они у несчастного мальчика. «Да», – еле слышно, с запинкой пробормотал тот. «Иван? Точно?» – настаивали они. «Да, я Иван», – сказал царевич. Петр, стоя в нескольких шагах от стрельцов и видя прямо перед собой их лица и оружие, не говорил ничего. Он чувствовал, как дрожит материнская рука, но держался стойко, глядел спокойно и ни малейшего страха не проявлял.

Совершенно сбитые с толку этой очной ставкой, стрельцы отступили вниз по лестнице. Ясно, что их обманули и Ивана никто не убивал. Вот он, царевич, стоит живой и царица Наталья, оберегая его, держит за руку – царица из Нарышкиных, которых как раз и обвинили в убийстве Ивана. И никакой нужды в отмщении нет, и все славные, патриотические порывы стрельцов оказались глупыми и неуместными. Несколько смутьянов, которым не хотелось так легко отказываться от мысли посчитаться кое с кем из надменных бояр, начали выкрикивать их имена, остальные же стояли в смущенном молчании, неуверенно поглядывая на три фигуры на высоком крыльце.

Наталья помедлила еще с минуту, оглядывая волновавшееся перед ней море пик и топоров. Потом повернулась и увела детей во дворец – она сделала все, что могла. Как только царица скрылась, вперед выступил Матвеев – седобородый боярин в длиннополом одеянии. При царе Алексее он был любимым командиром стрельцов, и многие еще хранили о нем добрые воспоминания. Он заговорил с ними спокойно, доверительно, тоном вместе и хозяйским, и отеческим. Он напомнил об их былой верной службе, об их славе царских защитников, об их победах на полях сражений. Не укоряя их, без гнева, но с печалью вопрошал он, как могли они запятнать свое доброе имя этим мятежным буйством, которое тем прискорбнее, что вызвано слухами и ложью. Он еще раз заверил стрельцов, что царскую семью защищать не от кого, – она, как все только что видели, цела и невредима. Поэтому не нужно никому грозить смертью или расправой, он советовал им мирно разойтись по домам и просить прощения за сегодняшние беспорядки. При этом он обещал, что челобитные с просьбами о помиловании будут приняты благосклонно, а на бунт стрельцов станут смотреть лишь как на выражение их преданности престолу, пусть неумеренной и некстати проявленной.