Пример Аввакумовой смерти вдохновил тысячи его приверженцев по всей России. За шесть лет, между 1684 и 1690 годами, двадцать тысяч староверов добровольно пошли в огонь, лишь бы не поклоняться антихристу. Надо сказать, Софья не хуже Алексея или Федора вписывалась в этот образ и даже была еще суровее к раскольникам, чем ее отец и брат. Воеводам было приказано выделять столько войск, сколько будет надобно, чтобы помочь местным митрополитам внедрить официальную религию. Всякого, кто не ходил в церковь, подвергали допросу, а заподозренных в ереси пытали. Тех, кто укрывал у себя раскольников, лишали имущества и ссылали. Но, невзирая на пытки, ссылки и костры, старая вера была крепка.

Не все староверы покорились своим гонителям или взошли на костры. Те из них, что укрылись в северных лесах, устраивали там жизнь по-новому, и в этом чем-то напоминали протестантских сектантов, приблизительно тогда же покидавших Европу, чтобы основать религиозные общины в Новой Англии. Опираясь лишь на собственные силы, староверы создавали поселения землепашцев и рыболовов, закладывали основы будущего процветания. Поколение их детей, уже в петровское время, славилось трезвостью и усердием в работе. Петр, высоко ценивший такие качества, приказал своим чиновникам оставить староверов в покое.

В конечном счете от раскола больше всего пострадала официальная церковь. Реформы, которые, по замыслу Никона, должны были очистить церковь и подготовить ее к ведущей роли в православном мире, вместо этого ослабили ее. Двое непримиримых соперников, Никон и Аввакум, и два крыла, реформаторы и староверы, боролись друг с другом до полного изнеможения, что обескровило церковь, отвратило от нее самых рьяных ее сторонников и навек оставило ее под пятой светской власти. Когда воцарился Петр, его взгляды на церковь во многом напоминали отношение к ней Никона – этот разложившийся, вялый организм следовало энергично очищать от порчи, невежества, предрассудков. Берясь за это дело (и покончив с ним незадолго до конца своего царствования), Петр имел два огромных преимущества перед Никоном: он обладал большей властью и не обязан был ни у кого испрашивать одобрения. Но, несмотря на это, Петр ставил более скромные задачи, чем Никон. Он никогда, в отличие от Никона, не вмешивался в вопросы обрядности, ритуала богослужения, вероучения. Петр поддерживал авторитет официальной церкви как силы, противостоящей раскольникам, но религиозного раскола он не углубил. Он произвел раскол в других сферах российской жизни.

В годы правления Софьи некоторые церемониальные обязанности по-прежнему могли выполнять только Петр и Иван: ставить подписи на важных государственных бумагах, присутствовать на торжественных пирах, церковных праздниках и официальных приемах иностранных послов. В 1683 году, когда Петру было одиннадцать лет, двое соправителей принимали послов Карла XI, короля Швеции. Секретарь посла, Энгельберт Кампфер, так описал этот прием: «В Приемной палате, обитой турецкими коврами, на двух серебряных креслах под иконами сидели оба царя в полном царском одеянии, сиявшем драгоценными каменьями. Старший брат, надвинув шапку на глаза, опустив глаза в землю, никого не видя, сидел почти неподвижно; младший смотрел на всех; лицо у него открытое, красивое; молодая кровь играла в нем, как только обращались к нему с речью. Удивительная красота его поражала всех предстоявших, а живость его приводила в замешательство степенных сановников московских. Когда посланник подал верющую грамоту и оба царя должны были встать в одно время, чтобы спросить о королевском здоровье, младший, Петр, не дав времени дядькам приподнять себя и брата, как требовалось этикетом, стремительно вскочил со своего места, сам приподнял царскую шапку и заговорил скороговоркой обычный привет: «Его королевское величество, брат наш Каролус Свейский по здорову ль?»[32]

А вот что писал в 1684 году, когда Петру было двенадцать лет, один немецкий врач: «Затем я поцеловал правую руку Петра, причем он, слегка улыбаясь, подарил мне дружелюбный, милостивый взгляд и немедленно протянул руку, в то время как Ивана необходимо было поддерживать под локти. Петр необыкновенно хорош собой; природа словно решила проявить в нем все свои возможности, и действительно, у него столько природных дарований, что наименьшее из его достоинств – то, что он царский сын. Он наделен красотой, пленяющей всех, кто его увидит, и умом, который, несмотря на его юность, не имеет себе равных».

Ван Келлер, голландский резидент, уже в 1685 году, тоже разливался соловьем: «Юному царю пошел тринадцатый год. Природные задатки благополучно и успешно развиваются во всем его существе; он высокого роста, наружность его изящна; он растет на глазах, и столь же быстро расцветают его ум и понятливость, принося ему любовь и привязанность окружающих. Он имеет такую сильную склонность к военному делу, что, когда он достигнет зрелости, мы можем с уверенностью ожидать от него смелых поступков и героических деяний».

Рядом с Петром Иван производил жалкое впечатление. В 1684 году, когда Петр болел оспой, австрийского посланника принимал один Иван, поддерживаемый под руки двумя дядьками и говоривший едва слышно. Во время аудиенции генерала Патрика Гордона, шотландского воина на русской службе, в присутствии Софьи и Василия Голицына, Иван выглядел совсем болезненным и слабым и всю беседу просидел, уставив глаза в пол. В течение всего Софьиного регентства Петр с Иваном оставались в прекрасных отношениях, хотя встречались только по формальным поводам. «Врожденные любовь и взаимопонимание двух государей стали еще сильнее, чем прежде», – писал ван Келлер в 1683 году. Конечно, Софья и Милославские тревожились за Ивана. На нем зижделась их власть, и от него зависело их будущее. Возможно, он проживет недолго, и если не оставит наследника, путь к престолу для них будет отрезан. Так что, несмотря на подслеповатость, косноязычие и слабоумие Ивана, Софья решила, что ему следует жениться и постараться стать отцом. Иван подчинился и взял в жены Прасковью Салтыкову, бойкую девушку из знатного рода. Дела у Ивана и Прасковьи сразу пошли на лад: у них родилась дочь, и можно было надеяться, что в следующий раз появится сын[33].

Нарышкиных, находивших мрачное удовлетворение в болезнях Ивана, эти события ввергли в уныние. Петр все еще был слишком молод, чтобы жениться и тягаться с Иваном по части продолжения рода. Все их упования возлагались на юность и здоровье Петра; в 1684 году, когда он болел оспой и лежал в жару, они были в отчаянии. Им оставалось лишь терпеть Софьино правление и ждать, пока высокий, ясноликий сын Натальи достигнет зрелости.

Политическая опала Нарышкиных обернулась личной удачей для Петра. Затеянный Софьей переворот и отстранение от власти нарышкинской партии освободили его от всех государственных забот, за исключением редких церемониальных обязанностей. Он получил свободу жить как хочется и расти на вольном деревенском воздухе. Некоторое время после стрелецкого бунта царица Наталья оставалась с сыном и дочерью в Кремле, в тех самых покоях, где они поселились после кончины Алексея. Но постепенно, с усилением Софьи, обстановка делалась для них все более тягостной и гнетущей. Наталья по-прежнему глубоко скорбела о гибели Матвеева и своего брата Ивана Нарышкина и опасалась, как бы Софья не нанесла нового удара по ней и по ее детям. Но опасность была не слишком велика; по большей части Софья вовсе не обращала внимания на свою мачеху. Наталье выделили небольшое содержание, которого вечно не хватало, так что униженная царица была принуждена обращаться за дополнительными суммами к патриарху или к другим представителям духовенства.

Чтобы поменьше бывать в Кремле, Наталья стала больше времени проводить в Преображенском, любимой даче и охотничьем дворце царя Алексея на берегу Яузы, милях в трех к северо-востоку от Москвы. При Алексее, любителе соколиной охоты, Преображенское составляло часть его огромного охотничьего хозяйства, и там сохранились тянувшиеся длинными рядами конюшни и сотни клеток для ловчих птиц и голубей – их добычи. Сам дом, ветхое деревянное строение с красными занавесками на окнах, был невелик, но зато стоял среди зеленых полей и рощиц. Взобравшись повыше, Петр мог подолгу смотреть на зеленые холмы, луга и поля, засеянные ячменем и овсом, на серебристую реку, вьющуюся среди березовых рощ, на разбросанные тут и там деревушки с белыми церквами, увенчанными синими или зелеными маковками.