В этом, 1693 году Петр последний раз надолго задержался на Плещеевом озере. В последующие годы он дважды проезжал мимо по дороге к Белому морю, а еще позднее ездил на озеро проверять артиллерийское снаряжение для Азовского похода. Но с 1697 года он не бывал там вплоть до 1722 года, до Персидского похода. Минуло четверть столетия, и Петр обнаружил на озере заброшенные, полусгнившие суда и постройки. Он распорядился бережно сохранять все оставшееся, и некоторое время местные дворяне старались это распоряжение выполнять. В XIX веке каждую весну все духовенство Переславля всходило на баржу и в сопровождении множества лодок, полных народа, выплывало на середину озера – благословить воды в память о Петре.

Подробно гиганту, замурованному в пещере, куда свет и воздух проникают сквозь крохотное отверстие, Московское государство с его громадными пространствами суши располагало лишь одним морским портом – Архангельском на Белом море. Этот единственный порт, удаленный от центральных областей России, лежал всего в 130 милях от полярного круга и на шесть месяцев в году замерзал. Но зато Архангельск был русским портом. Во всем царстве только здесь мог молодой монарх, опьяненный мечтой о кораблях и океанах, воочию увидеть крупные морские суда и вдохнуть соленый воздух. Ни один из царей никогда не бывал в Архангельске, но никто из них и не интересовался мореплаванием. Двадцать семь лет спустя, в 1720 году, сам Петр так рассказывал об этом в предисловии к Морскому уставу: «…и там [на Плещеевом озере]… охоту свою исполнял. Но потом и то показалось мало, то ездил на Кубенское озеро, но оное ради мелкости не показалось. Того ради уже положил свое намерение прямо видеть море, о чем стал просить матери своей, дабы мне позволила, которая хотя обычаем любви матерней в сей опасный путь многократно возбраняла, но потом, видя великое мое желание и неотменную охоту, и не хотя позволила».

Впрочем, прежде чем согласиться на его просьбы, Наталья взяла с сына (о котором говорила не иначе как «моя жизнь и надежда») обещание, что он не станет плавать по морю.

11 июля 1693 года Петр выехал из Москвы в Архангельск со свитой из ста человек, среди которых были Лефорт и многие из членов Всепьянейшего собора, а также восемь певцов, два карлика и сорок стрельцов для охраны. По прямой до Архангельска было шестьсот миль, но на самом деле весь путь по суше и по рекам составлял почти тысячу миль. Первые триста ехали мимо Троицкого монастыря, Переславля и Ростова, переправились через Волгу в Ярославле и достигли оживленной Вологды, южного перевалочного пункта архангельской торговли, где погрузились на приготовленную для них флотилию больших, ярко разукрашенных барж. Остаток пути шел по реке Сухоне до слияния ее с Двиной, а потом по Двине на север, в Архангельск. Баржи двигались медленно, хотя и плыли вниз по течению. Весной, в половодье, петровские корабли прошли бы здесь беспрепятственно, но теперь был разгар лета, реки обмелели – время от времени даже баржи начинали царапать дно, и тогда приходилось тащить их волоком. Через две недели флотилия добралась до Холмогор, административного центра и местопребывания епископа северного края. Здесь царя встречали колокольным звоном и угощением. С трудом вырвавшись из гостеприимных Холмогор, он проплыл последние мили вниз по реке и наконец увидел сторожевые башни, пакгаузы, доки, корабли – Архангельский порт!

Архангельск стоял не на самом берегу Белого моря, а в тридцати милях вверх по реке, так что порт замерзал даже раньше, чем соленые морские воды у побережья. С октября по май Двина была скована крепким, как сталь, ледяным панцирем. Но весной, когда сперва у берегов Белого моря, а потом и вверх по рекам начинал таять лед, Архангельск оживал. Баржи, нагруженные в Центральной России мехами, шкурами, пенькой, свечным салом, пшеницей, икрой, поташом, бесконечной чередой тянулись на север, вниз по Двине. Одновременно сквозь тающие плавучие льды, огибая мыс Нордкап, пробивались к Архангельску первые торговые суда из Лондона, Амстердама, Гамбурга и Бремена под охраной военных кораблей на случай встречи с вездесущими французскими пиратами. В трюмах они везли шерсть и хлопчатобумажные ткани, шелка и кружева, золотую и серебряную утварь, вина и красители для тканей. В лихорадочном оживлении архангельского лета можно было увидеть, как сразу не меньше сотни иностранных кораблей, бросив якорь на реке, разгружают свои товары и берут на борт грузы из России.

Хотя дни проходили в напряженной суете, летнее житье в Архангельске несло с собой массу удовольствий для чужеземцев. В конце июня, когда солнце светит двадцать один час в сутки, все спали недолго. Город великолепно снабжался свежей рыбой и дичью. Добытую в море лососину коптили, солили и отправляли в Европу или внутрь страны, но в Архангельске ее можно было вволю поесть свежевыловленной. Реки кишели пресноводной рыбой – окунями, щуками и нежными молодыми угрями. Битая птица и оленина продавались во множестве и дешево: куропатку величиной с индюка покупали за два английских пенса. Были там и зайцы, и утки, и гуси. Поскольку из Европы приплывало множество кораблей, то датское пиво, французские вина и коньяки имелись в неограниченном количестве, правда, стоили они дорого из-за русских таможенных пошлин. В Архангельске действовала Голландская реформатская церковь и Лютеранская; устраивались здесь балы и пикники, непрестанно мелькали все новые капитаны и офицеры.

Молодого Петра, тянувшегося к Западу и европейцам, увлеченного морем, все здесь восхищало: и сам океан, уходивший за горизонт, и сменявшие друг друга приливы и отливы, и соленый морской воздух, и запах канатов и смолы возле причалов, и множество пришвартованных кораблей с мощными корпусами из дуба, высокими мачтами, убранными парусами, и деловитая сутолока оживленного порта со снующими во все стороны лодками, с пристанями и пакгаузами, ломившимися от диковинных товаров, где сталкивались друг с другом купцы, морские капитаны и матросы из разных стран.

Петр мог наблюдать почти всю картину жизни архангельского порта из дома, приготовленного ему на Мосеевом острове. В первый же день, забыв данное Наталье обещание, он загорелся желанием выйти в море. Устремившись к причалу, он взбежал на борт маленькой двенадцатипушечной яхты «Святой Петр», построенной специально для царя, обследовал корпус и оснастку и стал с нетерпением ждать случая испытать судно, выйдя из устья Двины в открытое море.

Случай представился очень скоро. В Европу отплывал караван голландских и английских торговых судов, и царь на «Святом Петре» собрался в составе конвоя проводить его через Белое море до пределов Ледовитого океана. При попутном ветре и течении корабли подняли якоря, распустили паруса и направились вниз по реке, мимо двух приземистых фортов, охранявших подступы с моря. К полудню впервые в истории русский царь уже плыл по соленым морским волнам. Невысокие сопки и леса отступали все дальше, и скоро Петра окружали лишь резвящиеся волны; корабли то вздымались, то проваливались в темно-зеленые воды Белого моря, поскрипывали мачты, и свистел в снастях ветер.

Слишком быстро, как показалось Петру, конвой достиг тех пределов на севере, где Белое море, расширяясь, переходит в безбрежный Северный Ледовитый океан. С неохотой Петр повернул назад. Из Архангельска он написал матери письмо, зная, что слух о его плавании не замедлит дойти до Москвы. Поэтому он попытался заранее успокоить ее, не говоря впрямую о своем морском походе: «Изволила ты писать ко мне с Василием Соймоновым, что я тебя, государыню, опечалил тем, что о приезде своем не отписал. И о том и ныне подлинно отписать не моту, для того что дажидаюсь кораблей; а как ане будут, о том нихто не ведает, а ожидают вскоре, потому что болше трех недель отпущены из Амстердама, а как оне будут, и я… поеду тот час день и ночь. Да о едином милости прошу: чего для изволишь печалитца обо мне? Изволила ты писать, что предала меня в паству Матери Божией и такова пастыря имеючи, почто печаловать?»