Людовик любил охоту. В погожие дни он со шпагой или копьем в руке скакал на коне по лесам вслед за сворой лающих собак, преследуя вепря или оленя. Каждый вечер при дворе были музыка, танцы и, конечно, игра, приносившая и уносившая целые состояния. Субботними вечерами устраивали балы. Нередко происходили маскарады, грандиозные трехдневные празднества, на которые все придворные являлись наряженные древними римлянами, персами, турками или краснокожими индейцами. Пиры в Версале давались поистине лукулловы. Сам Людовик ел за двоих. Принцесса Палатинская писала: «Я часто видела, как король съедал по тарелке четырех разных супов, целого фазана, куропатку, большое блюдо салата, пару толстых ломтей ветчины, миску баранины в чесночном соусе, тарелку пирожных, а потом принимался за фрукты и сваренные вкрутую яйца. И король, и „монсеньор“ [младший брат Людовика] страшно любят крутые яйца». Позднее внуков короля обучили изящной новой манере есть при помощи вилки, но когда их приглашали обедать с монархом, он подобных новшеств за своим столом не терпел, заявляя, что «всю жизнь ел исключительно с помощью ножа и собственных пальцев».

Но главным из празднеств Версаля было вечное празднество любви. Громадный дворец с множеством комнат, куда можно было ускользнуть, хитросплетение садовых аллей, статуи, за которыми так удобно было прятаться, представляли собой великолепную сцену для этого волнующего спектакля. Здесь, как и во всем остальном, первенство принадлежало Людовику. Его женой стала испанская инфанта Мария Тереза – простодушное, невинное создание с большими голубыми глазами. Она окружила себя карликами и поминутно вздыхала об Испании. Пока она была жива, король чтил узы брака – каждую ночь непременно в конце концов оказывался на ложе подле жены и дважды в месяц исправно исполнял супружеский долг. При дворе всегда знали об этих случаях, так как на следующий день королева отправлялась к исповеди, а лицо ее по-особому сияло. Но королевы Людовику было явно мало. Наделенный необычайной чувственностью, он каждую минуту готов был лечь в постель с любой женщиной, какая подвернется, и неустанно искал добычи. Впрочем, «короли, воспылав желанием, редко вздыхают подолгу», как говаривал придворный Людовика, Бюсси-Рабютен; сведений же о том, чтобы Людовик хоть раз встретил серьезный отпор, до нас не дошло вовсе. Наоборот, двор был полон красавиц, в большинстве замужних, однако снедаемых честолюбием и не скрывавших своей доступности. Три сменившие друг друга общепризнанные королевские фаворитки, Луиза де Лавальер, мадам де Монтеспан и мадемуазель де Фонтанж, составляли лишь верхушку айсберга, хотя к мадам де Монтеспан король испытывал большое чувство, сохранявшееся двенадцать лет, в продолжение которых у них родилось семеро детей. Все эти связи и интрижки нимало не волновали окружающих, кроме, пожалуй, маркиза де Монтеспана – тот сердил короля ревнивыми выходками и все эти годы величал жену «покойной мадам де Монтеспан».

Двор оказывал почести любой избраннице короля. Когда новая фаворитка входила в комнату, даже герцогини поднимались с мест. В 1673 году, отправляясь на войну, Людовик взял с собой королеву, Луизу де Лавальер и мадам де Монтеспан, которая вот-вот должна была родить. Все три дамы тащились следом за армией в одном экипаже. Китайского шелка походный шатер Людовика имел шесть комнат, из них три – спальни, так что Король-Солнце на войне испытывал не одни только тяготы и лишения.

В самой Франции не все смотрели на Людовика как на милостивого и великодушного монарха. Некоторые находили, что он совершенно ни с кем не считается: король имел обыкновение пускаться в длительные, пяти-шестичасовые прогулки в карете и настаивал, чтобы его сопровождали дамы, даже беременные, и ни за что не разрешал сделать остановку, чтобы они могли отлучиться в кустики. Его как будто совершенно не заботили и нужды простого народа: тем, кто пытался открыть королю, сколь разорительны для населения его войны, запрещалось впредь являться ко двору как особам дурного тона. Король был строг, а иногда и безжалостен: после нашумевшей истории с ядом, когда возникли подозрения, что причиной многочисленных внезапных смертей среди видных придворных были отравления (намекали даже на заговор и покушение на жизнь короля), тридцать шесть обвиняемых подверглись пыткам и умерли на костре, а восемьдесят один человек – и мужчины, и женщины, – закованные в цепи, на всю жизнь были брошены в подземелья замковых башен, и тюремщикам приказали сечь их, как только кто-нибудь попытается заговорить. При дворе шепотом передавали историю Железной Маски, и лишь сам король знал, кто этот узник, обреченный на пожизненное одиночное заключение.

За пределами Франции и подавно лучи Короля-Солнце не казались уж очень благотворными. Для протестантской Европы Людовик был кровожадным католическим тираном.

Орудием достижения военных успехов короля служила французская армия. Созданная усилиями министра Лувуа, она насчитывала 150 000 солдат в мирное время и 400 000 в военное. У кавалеристов была синяя форма, у пехоты – светло-красная, а у знаменитой королевской гвардии – алая. Эта армия, которой командовали великие маршалы Франции – Конде, Тюренн, Вандом, Таллар и Виллар, – внушала Европе зависть и страх. Сам Людовик воителем не был. Правда, в молодости он ходил на войну – элегантный всадник в сияющих латах, бархатном плаще и треугольной шляпе с перьями, – но непосредственно в сражениях не участвовал. Зато король научился отлично разбираться в тонкостях стратегии и управления войсками. После смерти военного министра Лувуа он взял его роль на себя: сам обсуждал генеральную стратегию военных кампаний со своим маршалом, следил за поставками провианта, рекрутскими наборами, обучением и размещением войск, сбором разведывательных данных.

Так шло вперед столетие, и год от года возрастал престиж Короля-Солнце, крепла мощь и слава Франции. Блеск Версаля вызывал восхищение и зависть всего мира. Французская армия считалась лучшей в Европе. Французский язык сделался общепринятым языком дипломатии, светского общества и литературы. Что угодно – да все на свете! – казалось возможным, если под текстом приказа на бумаге появлялась выведенная удлиненными, нетвердыми буквами подпись «Людовик».

Современникам Великого посольства пропасть между Россией и Западом представлялась куда более глубокой, чем просто разрыв в сфере морского судостроения или передовой военной технологии. На западный взгляд Россия оставалась погруженной во мрак Cредневековья – чудеса русской архитектуры, иконописи, церковной музыки, народного искусства были в Европе неизвестны, неинтересны или вызывали пренебрежение, в то время как сама Европа конца XVII века казалась, по крайней мере, просвещенным ее представителям, блистательной и прогрессивной. Европейцы исследовали новые миры не только за океанами, но также в науках, музыке и литературе, изобретали новые приборы и приспособления, в которых ощутили практическую надобность. Современный человек и сейчас не мыслит себя без многих из тогдашних открытий: телескопы, микроскопы, термометры, барометры, компасы, часы всех видов, шампанское, восковые свечи, уличное освещение. Повседневное употребление чая и кофе – все это появилось именно в те годы. Уже счастливчикам довелось услышать музыку Перселла, Люлли, Куперена и Корелли; еще несколько лет – и они услышат сочинения Вивальди, Телемана, Рамо, Генделя, Баха и Скарлатти (последние трое родились в одном и том же 1685 году). В бальных залах дворцов танцевали гавот и менуэт. Три бессмертных французских драматурга, Мольер, Корнель и Расин, обнажали пороки и слабости человеческой натуры, и их пьесы, представленные на суд царственного патрона в Версале, расходились затем по всем уголкам Европы, где их ставили в театрах или просто читали. Англия тех лет обогатила мировую философию и литературу именами Томаса Гоббса, Джона Локка, Сэмюэла Пипса, Джона Эвлина, здесь творили поэты Джон Драйден и Эндрю Марвелл, непревзойденный Джон Мильтон. В живописи большинство гигантов середины XVII века – Рембрандт, Рубенс, Ван Дейк, Вермеер, Франс Хальс и Веласкес – уже сошло со сцены, но во Франции портреты выдающихся современников еще писали Миньяр и Риго, а в Лондоне – сэр Годфри Неллер, ученик Рембрандта, создавший портреты десяти правящих монархов, в том числе и юного Петра Великого.