- Уезжаешь? - встретил его наутро Али Джафар во дворе.

Омар скользнул по нему отрешенным взглядом и, ничего не сказав, побрел к саду, сосредоточенный, весь углубленный в себя. Три часа он слонялся по саду, недоступный, далекий от окружающих. Казалось, он уже обдумывает новый трактат.

«Не хочет, - подумал огорченный Али Джафар. - Не хочет уезжать. Из-за Рейхан. Или, сделавшись приближенным хакана, он теперь брезгует со мною разговаривать? Нет, не может быть. Просто оглушен человек».

- Здесь тысяча двести дирхемов, - положил перед юным ученым тяжелый кошель судья Абу-Тахир Алак. - Это плата за твой трактат. Хватит, надеюсь?

Но Хайям не спешил взять кошель. Он рассеянно глядел по сторонам, но видел не стены, ковры, резные столбы, а что-то совсем другое.

Судья - нетерпеливо:

- Ну?

- Сколько стоит... служанка? - глухо сказал Омар, преодолев смущение.

Судья - удивленно:

- Служанка служанке рознь. Иная может потянуть и на тысячу золотых динаров.

- Такая... как Рейхан.

- Рейхан? - разинул рот Абу-Тахир. - На что она тебе, чудак? Тысячу дирхемов.

- Хорошо. У тебя... достаточно слуг. Ты дашь мне двести дирхемов, а за тысячу – Рейхан. И мы будем квиты.

- Н-да-а, - протянул судья озадаченно, не найдясь, что сказать. Никогда не знаешь наперед, что может выкинуть такой вот умник. - Странный ты человек. Разве в Бухаре...

Омар - грубо:

- Я хочу Рейхан!

- Ну, что ж. - Сделка, честно сказать, пришлась судье по душе. Рейхан, у которой нет ни особой красоты, ни редкостного телосложения, досталась ему три года назад всего за триста дирхемов. - Будь по-твоему. Эй! - позвал он писца. - Строчи дарственную. С этого дня невольница Рейхан из Ходжента переходит в полную собственность Абуль-Фатха Омара ибн Ибрахима Хайяма Нишапурского. И он волен делать с нею все, что пожелает. - И вновь Омару: - Странный человек! Не могу представить, как дальше ты будешь жить.

- Проживу как-нибудь.

- «Как-нибудь» - это не жизнь.

- Мы ее, господин, понимаем по-разному.

Судья приложил к бумаге печать. Омар, свернув ее, спрятал за пазуху вместе с дирхемами, низко поклонился судье. Выйдя во двор, кивнул Али Джафару:

- Пойдешь со мною?

Али Джафар, обрадованный, не стал расспрашивать, куда, зачем. Всю дорогу Омар молчал, угрюмый, холодный, и Али Джафар не донимал его любопытством. В караван-сарае у Ходжентских ворот они разыскали руса Светозара. Похудел, почернел, - видно, трудно здесь жилось беглецу.

- Есть народ из Ходжента?

- Да. Сегодня туда идет караван.

Омар переговорил с главою каравана, вручил ему сто пятьдесят монет, велел Али Джафару:

- Беги домой, вмиг собери Рейхан - и скорее с нею сюда.

...Джафар не узнал усадьбы. Ему показалось даже, что он забрел по ошибке в чужой двор. Нет, это дом Абу-Тахира. Все будто на месте - крыша, стены, навес и метла, которую он бросил давеча у летней кухни. И все же это уже другой дом. Душа дома - близкий тебе человек, нету его - и дом стал чужим, незнакомым.

- Едем? - всполошилась Рейхан. - Омар ждет? Ох! Я сейчас. Долго ли мне собраться? Завяжу в узелочек обувь, платья, платки, и хоть в Хиндустан! - Она рассмеялась сквозь слезы. - Ты посиди, я сейчас... - Рейхан кинулась на женскую половину, но тут же выскочила обратно, боясь, что Джафар уйдет, не дождавшись ее. - Я сейчас! Ох, сейчас...

Голос ее напряженно звенел, переливался от волнения. Разве что у пастушьей свирели бывает этакий легкий, особый, сверляще-певучий и нежный голос. «Чистый жаворонок, - подумал с горечью Джафар. - Эх, собачья жизнь! Мне бы... эту Рейхан. Молился бы на нее».

Второпях ни с кем не простившись и бросив во дворе половину своего убогого имущества, она с легким сердцем покинула постылый двор и в пути щебетала, не умолкая:

- О аллах! Я, когда первый раз увидела Омара сквозь щель в калитке, сразу почуяла, что у меня с ним что-то будет. И не ошиблась, а? Сердце - оно не обманет. Он добрый, правда? Умный. Красивый. А где его вещи - ты уже отнес их в караван-сарай? - И вдруг, потемнев, остановилась. - Почему мы идем к Ходжентским воротам, - почему не к Бухарским?

- Идем, куда надо, - хмуро сказал Джафар.

Она стихла, понурив голову. Подбили жаворонку крылышко! Рейхан с недоумением взглянула на свой узел и, бурно разрыдавшись, швырнула его через ограду в чей-то двор. Джафар, пошумев, вынес узел, крепко схватил девчонку за локоть и не отпускал до самых Ходжентских ворот.

Бедняжка Рейхан. Как она плакала, кричала у тех злосчастных ворот. Билась лбом о глинобитную ограду, во весь рост кидалась на землю, поднималась - и вновь бросалась в пыль. Целовала Омару ступни, обнимала колени.

- Не вопи, глупая! На днях, бог даст, увидишь мать.

- Не отсылай! Что мне мать? Возьми с собою.

- Куда?! Я сегодня не знаю, что будет со мною завтра. Пропадешь со мною.

- Без тебя скорее пропаду.

- Не дури! Вернешься домой, выйдешь замуж (я разрешаю) - тотчас забудешь о несчастном Омаре Хайяме.

- Вовек не забуду!

- Ну, и ладно. Буду жив - как-нибудь заеду к тебе в Ходжент...

Поручив девчонку заботам пожилых степенных женщин, отъезжавших в город на Сейхуне, сунув ей в узел дарственную запись и отпускную, а также тридцать дирхемов на еду и прочее, Омар проводил безутешную Рейхан далеко в поле и вернулся безмолвный, с каменным лицом. Что творилось у него в душе, то никому неведомо. И никому неведомо, отчего, зайдя в харчевню при караван-сарае, он вдруг развеселился, взял медный поднос и, стуча в него, как в бубен, приказал мальчишке-прислужнику плясать.

Двадцать последних дирхемов они втроем: Омар, Светозар, Али Джафар - честно пропили в дымной харчевне. Ибо эта их встреча была последней.

Мы больше в этот мир вовек не попадем,

Вовек не встретимся с друзьями за столом.

Лови же каждое летящее мгновенье, -

Его не подстеречь уж никогда потом...

«Итак, похоже, мы мало-помалу выбиваемся в люди?

Жизнь - великолепна!

Однако...

Если я поеду в Бухару служить хакану, дадут ли мне думать? Быть самим собою? Или я стану одним из тех бесчестных людишек, что продают разум и совесть за царскую жирную похлебку?

Плохо! Лучше я сбегу по дороге. Куда-нибудь в Баласагун, а то и дальше, в Кашгар...

Но ведь и без них, высоких этих покровителей, бедный ученый нигде ничего не может создать. Ему надо есть. Надо пить. Надо где-то жить, на чем-то спать. И посему - кому-то служить. Проклятье! Жаль, что человек, с его-то разумом, остается все-таки животным. Я не ел бы, не пил и не спал, если б можно было и так обойтись. Зачем все это бродяге-поэту?

Фердоуси - тот мог, ни о чем не тревожась, не торопясь, четверть века писать свою «Книгу царей». Богатый помещик, знатный дехкан, он не нуждался в чьей-либо опеке и способен был сам содержать слуг, переписчиков и чтецов своих стихов. А как быть, куда деваться человеку, у которого всего-то добра - пять-шесть истрепанных книг?

Смирись, бездомный! Необходимость.

Жизнь - торг. Ты нужен хакану, хакан нужен тебе. Поедешь в Бухару. Это и впрямь удача, о которой подлый Зубейр не смеет и мечтать. Хотелось бы мне сейчас взглянуть в его дурные глаза. Ну, погодите, неучи! Я вам покажу.

Э, в том-то и горе, что сколько глупцу ни показывай - ничего не докажешь. Его надо просто избегать. Или, лучше всего, подражать ему? Тьфу! Нет, прав судья: я и вправду странный человек. Сам не знаю, чего хочу.

То есть знать-то знаю, однако... Эти «но» и «однако»! В них вся пагуба человеку».

Бухара. Что сказать о ней? Удивительный город. Единственный в своем роде. Город ученых, поэтов, искусных зодчих. Омар мог часами, не отрываясь, взирать на гробницу Исмаила Самани. Нет нигде больше в мире подобных строений. В плане - проще не может быть: полусфера на кубе. И кирпич - обычный кирпич, тяжелый и твердый, как всякий другой. Но уложен он так хитроумно, затейливо, разнообразно, что видишь перед собой нечто воздушное, легкое, вроде резной шкатулки из слоновой кости.