Развращенные безнаказанностью, отменой чинопочитания, солдаты позволяют себе в разговорах с офицерами наглые обвинения их в том, что они стоят за войну, так как получают большое жалованье; в солдатской же среде главное настроение — нежелание воевать, непонимание, вернее, нежелание понимать необходимость продолжать войну».

Такие обвинения для фронтовых офицеров, в своей массе бескорыстных патриотов России (больше старой и меньше новой), были оскорбительны. Михаил Гордеевич переживал такое откровенно обостренно. Уж кто-кто, а он Отечеству служил, как и его отец, не за жалованье. К слову, которое в русской армии никогда не виделось большим.

Личная переписка Дроздовского — лишь подтверждение переживаний тех лет. Писал он родным о переживаемом исключительно искренне: «Оборвалось и рухнуло все, чему я верил, о чем мечтал, для чего жил, все без остатка, — в душе пусто. Только из чувства личной гордости, только потому, что никогда не отступал перед опасностью и не склонял перед ней своей головы, только поэтому остаюсь я на своем посту и останусь на нем до последнего часа».

Июньские бои, представление «за отличия» к ордену Святого Георгия сделали имя Дроздовского широко известным не только в своей армии, но и в других армиях Румынского фронта. В том числе и среди союзников-румын, представителей стран Антанты (особенно французов) при короле Фердинанде I. Последний скажет свое слово, когда полковник-генштабист под Яссами, ставшими временной королевской столицей (Бухарест был в руках австрийцев), начнет собирать вокруг себя белых добровольцев.

Военный орден Святого великомученика и победоносца Георгия полковник Генерального штаба Дроздовский, как и Золотое оружие, получил без особых, то есть «привычных», фронтовых задержек. Приказ о том по 4-й армии Румынского фронта состоялся 26 ноября 1917 года за подписью командующего армией генерала от инфантерии Л. Ф. Рогозы.

Это случилось уже после того, как в Петрограде состоялся октябрьский государственный переворот. Поэтому награждение не успело отразиться в приказе по Армии и Флоту Верховного главнокомандующего России. О том, как подействовал на новоиспеченного георгиевского кавалера сам факт награждения, Михаил Гордеевич высказывался так:

— Пришла выписка из приказа по армии, меня поздравляют с Георгием, а у меня от этого нисколько легче на душе не стало. Это был единственный орден России, к которому я никогда не был равнодушен. Стать кавалером Святого Георгия для меня означало одно — продолжать служение рухнувшей Российской империи…

Награждение как бы повисло в воздухе: оно состоялось тогда, когда декретом Совета Народных Комиссаров (Совнаркома) отменялись все старые титулы, звания, ордена и прочие отличия, в том числе и воинские. Человек был пожалован орденом, а носить награду на службе он уже не мог. Таким образом Советская власть отменила то, что лежало в основе любой военной организации.

Дроздовский, после некоторых раздумий, нашел компромиссное лично для себя решение. Он начал на иностранный манер носить в петлице френча хорошо приметную Георгиевскую ленточку: ее оранжево-черные полоски были хорошо знакомы любому воину старой русской армии. И в каких-либо комментариях она с эпохи Екатерины Великой не нуждалась.

Офицер еще с кадетской скамьи знал Статут Военного Святого Великомученика и Победоносца Георгия, учрежденный императрицей Екатериной II 26 ноября 1769 года, скорее всего, почти наизусть. Особенно помнились такие слова Статута: «…Ни высокая порода, ни полученные пред неприятелем раны не дают права быть пожалованным сим орденом, но дается оный тем, кои не только должность свою исправляли во всем по присяге, чести и долгу своему, но сверх того отличали еще себя особливым каким мужественным поступком или подавали мудрые и для Нашей воинской службы полезные советы».

И еще запечатлелась в памяти такая красная строка Георгиевского статута: «Сей орден никогда не снимать, ибо заслугами оный приобретается».

Еще такой малоизвестный факт. Вскоре состоялось представление полковника Дроздовского, как командира пехотного полка, к ордену Святого Георгия более высокой, третьей степени. Награда давалась за те же июньские бои, но теперь не за атакующий порыв, а за оборонительные бои и поражение германцев перед фронтом 60-го пехотного Замостского полка.

Но фронтовое командование рассудило иначе, чем армейская Георгиевская дума. Императорский орден офицер из столицы уже получить не мог. Поэтому наградить его решили повышением в должности. Он назначается командиром 14-й пехотной дивизии.

Поздней осенью 1917 года для Михаила Гордеевича стало определенно ясно, что долг честного русского офицера состоит в борьбе против разрушения «его Армии» и государства Российского. То есть «его» Отечества.

…Поздно вечером на стол командира Замостского полка легла телефонограмма, полученная из штаба дивизии. За подписью начальника дивизии в ней предписывалось полковнику Дроздовскому сдать без задержек дела начальнику полкового штаба и такого-то числа убыть в недалекий город Яссы, в штаб фронта.

Михаил Гордеевич спустился в землянку, где размещалась телефонная команда полка, несколько солдат из призыва третьей очереди. Командовал ими вчерашний недоучившийся студент из Киева унтер-офицер Богдан Нестеровский, член полкового комитета, заявлявший ранее о себе, что он социалист-максималист, но на последнем армейском съезде уполномоченных солдатских комитетов ставший сторонником украинской Рады, то есть самостийником.

Разговор Дроздовского со старшим телефонной команды при штабе полка начался «далеко» от уставных отношений начальника и подчиненного ему унтер-офицера.

— Нестеровский, почему нет дежурного у телефонного аппарата?

— Гражданин полковник, его нет в этот час на месте потому, что так решил полковой комитет.

— Что это за решение комитета, о котором не знает командир полка?

— А то, что с получением свежих социалистических газет, голоса нашего пробудившегося радянского народа, солдат должен с ними познакомиться в первую очередь. Особенно с «Солдатской правдой».

— Вы что-то не то говорите, гражданин унтер-офицер. Для чтения газет есть личное время. А служба остается службой. В конце концов, есть воинская присяга.

— Революция смела Романовых. Временное правительство для нас временное. И присяга ему, гражданин полковник, есть временная.

— Хорошо, Нестеровский, митинг в землянке устраивать не будем.

— И не надо. Комитет Замостского полка не потерпит контрреволюционной диктатуры офицерства.

— А воинский долг у солдата — замостца есть перед Отечеством?

— Есть. Но только перед революционным Отечеством, а не перед романовской империей. От нее в феврале, как вы знаете, гражданин полковник, остались только воспоминания.

Дроздовский в который уже раз стал всматриваться в своего оппонента, одного из главных «крикунов» комитета родного ему 60-го Замостского полка. Подумалось: «Ударят австрийцы, ведь первым побежит в тыл или, что еще хуже, начнет агитироваться сдаваться в плен».

Полковой командир посмотрел на солдат-телефонистов, с явной неохотой, подчеркнуто медленно вставших со скамей при его появлении в землянке. Они молчали, прислушиваясь к разговору офицера с Нестеровским. Полковник не стал продолжать давно опостылевшие ему дебаты с членами полкового комитета. Спросил телефонистов:

— Кто дежурит у аппарата?

— Я, — ответил один из тех, кого визит командира полка оторвал от чтения «Солдатской правды».

— Тогда займите свой пост и соедините меня с командиром дивизии.

Тут сразу же вмешался унтер-офицер Нестеровский:

— Я, как товарищ председателя полкового солдатского комитета, не потерплю ваших закулисных переговоров с генералом Тимротом, да еще бароном!

— Гражданин унтер-офицер! Где написано, что вам позволено вмешиваться в распоряжения командира полка по службе телефонной команды?

— Если надо, то такое решение комитет примет хоть сегодня!

— Такого решения, Нестеровский, еще нет. И надеюсь, комитет его не примет. Окопы австрийцев меньше чем в полверсты от нашей передовой, а у аппарата никого дежурного нет.