На плечах у горных туристов болтались набитые снедью рюкзаки, из карманов торчали краешки карт окрестностей Аппенцелля. «Хорошо бы и нам с Олегом вот так сходить в горы: найти уединенную лужайку, разложить на траве съестные припасы, расстелить плед», — подумала женщина. Она посчитала свои желания чересчур смелыми и даже зарделась. Разумеется, пикник в горах не ограничился бы лишь завтраком на зеленой траве.

Неожиданно в лицо ей ударил острый солнечный лучик, пробившийся из-за развалин замка Ульриха VI. Марта недовольно поднесла к глазам ладонь. «Господи, как ярко светит солнце!» — подумала она. Ее взгляд скользнул к часам. Она гуляет уже два с половиной часа. «Скоро обед, — подумала Марта, — пора возвращаться».

Она пропустила торопившегося к развалинам замка туриста в ботинках и с новеньким альпенштоком — и зашагала назад.

Итальянец Никколо Кальяри, которого с американцем Джоном наняла «Аль-Джихад», чтобы найти Смирнова, снова приставил к глазам бинокль. «Мы уже выполнили задание наполовину. Нашли любовницу, теперь и до агента недалеко. Но впредь надо быть осторожнее, — дал он себе клятву. — Женщина неопытна, она не понимает, что солнечный луч ни с того ни с сего не попадает в глаза человеку. Ее более искушенный дружок смог бы без труда растолковать ей, что к чему».

От нагретых солнцем рододендронов, примул, черники, которыми поросли источенные временем и природой камни замка, исходил пьянящий аромат. Мягкий плед, на котором разлегся Никколо, нагонял на итальянца дремоту.

Задание нравилось Кальяри. Он давно мечтал о поездке в Швейцарию, но все время что-нибудь мешало. В альпийскую республику посылали кого угодно, но только не его. А ему приходилось мчаться то в Панаму, то в Колумбию, то в Индию. Один раз он находился в Милане и был готов махнуть в Лугано на машине, но в самый последний момент было приказано лететь в Браззавиль.

Наконец судьба повернулась к нему лицом. Они с Джоном провели несколько прекрасных дней в Цюрихе, а потом перебрались в чудесное тихое местечко с романтическим названием Аппенцелль.

Никколо особенно понравился местный сыр «Аппенцеллер». Твердый и светлый, он буквально таял во рту. Итальянец рассчитывал полакомиться им еще дней десять. Полученная накануне телеграмма Центра укрепила его в этих надеждах.

«Не забыть взять адрес какого-нибудь местного оптовика, — подумал Кальяри, покусывая травку, — чтобы он присылал сыр прямо в Нью-Йорк».

В мощный бинокль ему была хорошо видна малиновая шляпка, желтая кофта и зеленая юбка Марты. Женщина огибала трехэтажный дом. На первом его этаже располагалась табачная лавка, в тени которой прикрылся местной газетой Джон. К нему должна была перейти эстафета наблюдения от Никколо.

— Дай ему шанс! — услышал Дик бархатный женский голос.

Заметив, что телохранитель, приставивший пистолет к затылку торговца наркотиками, немедленно опустил руку, он удивленно обернулся. «Кто эта женщина, одна фраза которой заставляет людей Робсона забыть о приказании шефа?» — подумал он и впился глазами в гибкую фигуру мулатки, неторопливо подходившей к ним.

Пышную грудь женщины туго обтягивал черный шелк платья, накрашенные губы, похожие на кровоточащую рану, придавали лицу что-то звериное, жгучее, неестественное и вместе с тем возбуждающее.

«Да это же Лукреция, — внезапно понял Дик, — знаменитая пассия Робсона!»

Он впервые видел своими глазами женщину, о которой был много наслышан. Весь Вашингтон знал, что она необыкновенно красива и сексуальна. Но лишь некоторые из вашингтонцев видели Лукрецию воочию. Уроженка той же доминиканской деревеньки, что и сам Майкл Робсон, она была подобна знаменитой жемчужине, которую надежно укрывали от нескромных взоров толстые стенки раковины — вывезенного Робсоном из Франции старинного замка.

— Мне нравится этот юноша, — без обиняков заявила Лукреция. — Я не хочу, чтобы он погиб, не получив шанс спасти свою жизнь!

Робсон добродушно посмотрел на любовницу:

— Я сам предлагал ему, но он отказался!

— Я не смогу переплыть бассейн с пираньями, — хрипло пробормотал юноша, пожирая глазами Лукрецию, — но… нет ли у вас какого-нибудь другого испытания для меня?

Женщина задумчиво приложила пальцы ко лбу. Робсон с иронией посмотрел на Дика — мол, чего не сделаешь ради женщины. Дик еле сдержался, чтобы не ответить резко: «Мне надоели эти игры в кошки-мышки. Особенно, когда у кошки — слишком острые стальные коготки!»

— Ты готов пройти по доске с завязанными глазами? — спросила Лукреция незадачливого торговца наркотиками.

«Он давно проклял тот день и час, когда решился утаить от Робсона эти миллионы, — подумал Дик. — Идиот! Неужели не понимал, с кем имеет дело?!»

— Над бассейном с пираньями? — горько усмехнулся юноша.

— Почему же? — мягко возразила женщина. — Можно… можно установить ее между одной из башен и краешком стены замка…

Юноша опустил голову. Он лихорадочно соображал.

— Это твой единственный шанс! — закричал Робсон. Он уже терял терпение. — Или решайся, или дай себя пристрелить. Мне надоело возиться с тобой!

Юноша печально развел руками:

— Вы не оставляете мне выбора…

Робсон оглянулся на Дика и быстро зашагал к ближайшей башне замка. Один телохранитель конвоировал юношу, другого не было видно. «Побежал за доской», — решил начальник отдела Департамента транспорта. Он смертельно устал за эти минуты. Все тело ломило, голова раскалывалась. Дик давно понял, что Робсон решил преподать ему урок повиновения. Хорошо, он усвоил этот урок. Зачем же доминиканец продолжает мучить его, доводя до полного изнеможения?!

Дик чувствовал себя пленником в доме Робсона. Таким же, как молодой торговец наркотиками, осмелившийся надуть доминиканца. Он смотрел и молчал — ничего другого ему не оставалось.

…Телохранитель, позвав на помощь еще одного человека, перекинул шириной в три ладони сосновую доску над внутренним двориком замка. Протянувшись от угла одной из башен до края прилегающей стены, она представляла собой гипотенузу неравнобедренного треугольника. Геометрическая задача, которую предстояло решить юноше, имела ставкой жизнь.

Торговцу завязали глаза плотной белой лентой. Робсон подтолкнул его в спину. Юноша ступил на доску и медленно пошел вперед. Укрепленные на стенах здания прожекторы хорошо освещали его. Все молчали. Лишь свист и завывание ветра, налетевшего со стороны Скалистых гор, нарушали тишину.

Внезапно доминиканец широко и шумно зевнул. Его голос показался Дику особенно резким:

— Мне это надоело! Я буду у себя в кабинете. Кончайте без меня!

— Олег, еще стаканчик «смирновской»?

— Да, водка превосходна, — не отказался Смирнов.

Акопян наполнил стаканы, пододвинул тарелку с солеными огурцами и черный хлеб.

— Специально выписал из России…

— Правильно сделал.

Олег с наслаждением поглощал выставленные Акопяном деликатесы. Живя за границей, он привык видеть на своем столе плоды киви, свежие ананасы, манго, миндаль. И тем не менее ему остро не хватало чисто русских продуктов: квашеной капусты, соленых — а не маринованных, как принято во всем остальном мире! — огурцов, черного хлеба, кваса. Когда ему удавалось — вот как сейчас — снова вспомнить их вкус и запах, он был в восторге.

Акопян заговорил. Его руки энергично двигались среди тарелок с яствами. Тренькали хрустальные стаканчики:

— Ты нарушаешь конвенцию! Тебе что, трудно похитить одну-единственную картину Коровина из Русского музея?

— Хочу, чтобы ты меня понял наконец. Независимо от режима, который сейчас в России, эта картина — достояние русского народа. Украсть ее, значит предать мой народ, — ответил Олег.

— Знаешь, это напоминает мне старый анекдот: «Заключенный получает письмо от жены. „Что пишут?“ — спрашивает его сосед по камере. „Сын остался в школе на второй год. Какой позор для семьи!“» Акопян недоуменно вздернул плечи. — Ты случайно не спятил? В России с 1917 года взорвано в сотни раз больше храмов и уничтожено больше произведений искусства, чем во время татаро-монгольского ига или нашествия армии Гитлера. А ты твердишь мне про национальные русские сокровища. Да эта картина наверняка валялась в запасниках, по ней ходили люди в кирзовых сапогах и бегали разжиревшие крысы. Она была едва не уничтожена поборниками так называемой «пролетарской культуры», пока на Западе не возникла мода на русское искусство начала XX века. Вот тогда ее извлекли из мрака и запустения и торжественно выставили на всеобщее обозрение. Неужели ты не усматриваешь в этом лицемерия властей?!