из солдат кафтан, подбежал к генералу, в нос тычет, кричит:

— Кто сукно поставлял?..

Растерялся генерал, захлопал глазами, еле проговорил:

— Александр Данилович Меншиков.

А в это время Меншиков принимал иностранных послов. Ходил Александр

Данилович важный, как попугай наряженный: в кафтане желтого цвета, в белых

чулках, в башмаках с золотыми пряжками, в парике, словно львиная грива.

Ходит Меншиков по залу, беседует с послами, а сам нет-нет да и в зеркало

взглянет. Нравился себе Меншиков.

Послы интересовались хозяином дома, спрашивали, древнего ли рода Меншиков,

кто его предки. Меншиков врал, что еще при Александре Невском его род на

всю Русь славился.

И вдруг слышит Меншиков на лестнице страшный грохот. Потом удар в дверь,

словно ядром из пушки, и в комнату влетает Петр. Посмотрел Меншиков — в

руках у Петра солдатский мундир. Понял Александр Данилович — недоброе,

прикусил губу.

— Такое твое суконце? — еще с порога комнаты закричал Петр. — Гниль

подсунул, обманул!

Подлетел Петр к Меншикову — и со всего размаха по лицу кулаком. Раз, два —

слева, справа.

— Заелся, — кричит, — зажирел! Вором у государства стал! Прогоню, сгною,

пирогами вновь торговать заставлю!

Укрывается от увесистых ударов Меншиков рукой, размазывает шелковым

кафтаном кровь по лицу, а сам причитает:

— За что, государь, за что? Видит бог, вины моей тут нет!

— И бога еще приплел! — кричит Петр. — Вины, говоришь, нет? Вот я те

покажу «вины нет»! — и снова бьет Меншикова наотмашь, во всю силу.

Выбрал Меншиков удобный момент, глазами Петру на послов показывает: мол,

неудобно.

— Пусть смотрят, — говорит Петр, — пусть знают, какой ты есть вор! — и

продолжает бить.

— Прости, государь! — наконец взмолился Меншиков. — Видать, дьявол

попутал, недоглядел.

Петр бросил бить Меншикова, отошел в угол, сел на лавку, тяжело дышит.

Меншиков между тем поднялся и куда-то исчез. Выскользнули из комнаты

потихоньку и послы. А через несколько минут Меншиков вернулся. Смотрит Петр —

на голове у Меншикова мужицкая шапка, в руках — лоток с пирогами.

— Пироги подовые, пироги подовые! — закричал Меншиков. — Кому подовые,

кому подовые!

Посмотрел Петр, рассмеялся. Прошел царский гнев.

— Садись, ладно, — сказал Меншикову.

— Это ты зря, — стал опять оправдываться Александр Данилыч, — ни за что.

— Но, но! — повысил голос Петр.

Меншиков замолчал.

— Государь, — наконец заговорил он, — а как же с послами быть? Теперь ведь

по всему свету разнесут. Престижу моего не будет.

— Ну и пусть разнесут, — ответил Петр. — Пусть и в других странах знают,

что есть на Руси такой вор Алексашка Меншиков. Да за такие дела на дыбу тебя,

на Лобное место! Коли прока бы от тебя государству в других делах не было, не

сносить бы тебе головы. А сукно смотри поставь другое. Проверю.

«РАДУЙСЯ МАЛОМУ, ТОГДА И БОЛЬШОЕ ПРИДЕТ»

— Пора бы нам и свою газету иметь, — не раз говорил Петр своим

приближенным. — От газеты и купцу, и боярину, и горожанину — всем польза.

И вот Петр как-то исчез из дворца. Не появлялся до самого вечера, и многие

уже подумали, не случилось ли с царем чего дурного.

А Петр был на Печатном дворе, вместе с печатным мастером Федором

Поликарповым отбирал материалы к первому номеру русской газеты.

Поликарпов, высокий, худой как жердь, с очками на самом конце носа, стоит

перед царем навытяжку, словно солдат, читает:

— Государь, с Урала, из Верхотурска, сообщают," что тамошними мастерами

отлито немало пушек.

— Пиши, — говорит Петр, — пусть все знают, что потеря под Нарвой есть

ничто с тем, что желаючи можно сделать.

— А еще, государь, сообщают, — продолжал Поликарпов, — что в Москве

отлито из колокольного чугуна четыреста пушек.

— И это пиши, — говорит Петр, — пусть знают, что Петр снимал колокола

не зря.

— Ас Невьянского завода, от Никиты Демидова, пишут, — сообщает

Поликарпов, — что заводские мужики бунт учинили, убежали в леса и теперь боярам и

купцам от них житья нет.

— А сие не пиши, — говорит Петр. — Распорядись лучше послать солдат да за

такие дела мужикам всыпать.

— А из Казани, государь, пишут, — продолжает Поликарпов, — что нашли там

немало нефти и медной руды.

— А сие пиши, — говорит Петр, — пусть знают, что на Руси богатств край

непочатый, не считаны те богатства, не меряны.

Сидит Петр, слушает. Потом берет бумаги. На том, что печатать, ставит

красный крест, ненужное откладывает в сторону.

А Поликарпов докладывает все новое и новое. И о том, что индийский царь

послал московскому царю слона, и что в Москве за месяц родилось триста

восемьдесят шесть человек мужского и женского полу, и многое другое.

— А еще, — говорит Петр, — напиши, Федор, про школы, да здорово — так,

чтобы все прок от этого дела видели.

Через несколько дней газету напечатали. Назвали ее «Ведомости». Газета

получилась маленькая, шрифт мелкий, читать трудно, полей нет, бумага серая.

Газета так себе. Но Петр доволен: первая. Схватил «Ведомости», побежал во дворец.

Кого ни встретит, газету показывает.

— Смотри, — говорит, — газета, своя, российская, первая!

Встретил Петр и графа Головина. А Головин слыл знающим человеком, бывал

за границей, знал языки чужие.

Посмотрел Головин на газету, скривил рот и говорит:

— Ну и газета, государь! Вот я был в немецком городе Гамбурге, вот там

газета так газета!

Радость с лица Петра как рукой сняло. Помрачнел, насупился.

— Эх, ты! — проговорил. — Не тем местом, граф, мыслишь. А еще Головин!

А еще граф! Нашел чем удивить — в немецком городе Гамбурге. Сам знаю: лучше,

да чужое. Чай, и у них не сразу все хорошо было. Дай срок. Радуйся малому,

тогда и большое придет.

МИТЬКА-ЛГУН

Митька никогда не говорил правду. Вот и прозвали его на селе «Митька-лгун».

Быть бы Митьке часто битым, если б не дружил он с Варькой Глебовой. Характер

у Варьки был задиристый, смелый. Все мальчишки от нее плакали. А Митька при

Варьке вроде как адъютант. Вот и боялись ребята его трогать: знали, что Варька

заступится. Зато от самой Варьки Митьке попадало часто. Только начнет врать —

Варька на него с кулаками.

— Я тебя от вранья, — говорит, — отучу! И сам не ври и другим не давай.

И отучила. Да, видать, зря.

На всю деревню не было более бедного мужика, чем Варькин отец.

Покосившаяся изба да безрогая коза — вот и все богатство Кузьмы Глебова. Ждал

Кузьма козлят, обещал Варьке купить пряник. Но и тут судьба обошла мужика. Козлята,

правда, родились, но коза сдохла.

Забыла теперь Варька про ребячьи игры, про друзей и товарищей, целый день

с козлятами возится. Козлят двое. Маленькие, как комки ваты, белые и пушистые.

Стало Митьке одному скучно. Забежит он за Варькой, играть зовет, а она — не

могу, делами, мол, занята. Злился Митька. Калачом Варьку заманивал, сдобные

ватрушки приносил, да все напрасно. Варька от козлят ни на шаг. Да и козлята

к Варьке, как к матери, привязались. Пойдет Варька в лес — козлята за ней. Сидит

дома — и козлята тут, стучат по полу копытцами, жмутся, словно котята, к Варьки-

ным ногам.

Однажды Варька выглянула в окно. Видит — идут солдаты. Блестят на солнце

ружья. «Лева нога, права нога!» —подает команду сержант. Выбежала Варька на

улицу, смотрит.

Солдаты в деревню пришли неспроста. Обложили после Нарвы крестьян

большими налогами, а платить нечем. Вот и послал Петр по деревням солдат, наказал

отбирать у крестьян последнее.

Стали солдаты ходить по избам. Сержант зачитывает, кто сколько казне должен.