Мы знакомимся с ним, когда он находится в дороге. Первая строфа дает представление о его сонных размышлениях, туманных и обрывочных: «Мой дядя… честный человек… Крыловский осел честных правил… un parfait honnête homme… истинный дворянин, но в конце концов дурак… заставил уважать себя только теперь, когда не в шутку занемог… il ne pouvait trouver mieux!.. это все, что он придумал ради всеобщего уважения… слишком поздно… другим наука… я тоже могу так кончить…».

Таков, думается мне, внутренний монолог Онегина; он определяет особый настрой второй части этой строфы. Онегина минует тяжелое испытание сидеть с больным, о чем он обреченно размышлял с таким отвращением: его честный дядя оказался даже более «honnête homme или honnête âne» <«честный осел»>, чем думал его циничный племянник. Правила поведения предписывают тихий уход. Как мы узнаем из самых беззаботных строф, когда-либо написанных о смерти (глава Первая, LIII), дядя Сава (имя в черновиках, которое, я думаю, принадлежит ему) никогда бы не позволил себе наслаждаться тем уважением, которое в древней драме о наследовании было предопределено ему литературной традицией, восходящей, по крайней мере, к временам Рима.

То и дело при чтении этих первых строк у читателя возникает странное ощущение переклички с «мой дядя… человек безукоризненной прямоты и честности» из 21 главы «Жизни и мнений Тристрама Шенди, джентльмена» Стерна (1759; Пушкин читал эту книгу во французском переводе, сделанном «par une société de gens de lettres» <«обществом литераторов»> в 1818 г. в Париже), или с «женщиной строгих принципов» в «Беппо» Байрона (1818, XXVI, 7; место, которое Пишо перевел в 1820 г.: «une personne ayant des principes très-sévères»), или с началом XXXV строфы в первой песни «Дон Жуана» (1819): «Дон Хосе был славный малый» (что Пишо перевел в 1820 г.: «C'était un brave homme que don Jose»), или с интонацией «Дон Жуана», I, LXVII, 4: «Конечно, этот метод всех умней» (в переводе Пишо: «c'était ce qu'elle avait de mieux à faire»). Поиски сходств могут довести комментаторов до умопомешательства; однако нет сомнения, что Пушкин, хотя и не владел английским языком в 1820–25 гг., благодаря своему поэтическому чутью сумел различить в Пишо, неумело нарядившегося под лорда Байрона, сквозь пишотовы банальности и пересказы не фальцет французского переводчика, а баритон Байрона. Полнее о знании Пушкиным Байрона и о неспособности освоить азы английского языка см. мои коммент. к строфе XXXVIII главы Первой.

Любопытно сравнить следующие отрывки:

«Евгений Онегин», глава Первая, I, 1–5 (1823):

«Моя родословная», восьмистишие VI, строки 41–45 (1830):

«Моя родословная», 84-строчное стихотворение, написанное четырехстопным ямбом с чередующейся рифмой, состоит из восьми восьмистиший и Post scriptum из пяти четверостиший; оно было сочинено Пушкиным 16 окт. и 3 дек. 1830 г., вскоре после окончания первого варианта главы Восьмой «ЕО». Стихотворение вызвано грубой статьей Фаддея Булгарина в «Северной пчеле», в которой этот критик высмеивал живой интерес Пушкина к его «шестисотлетней» дворянской родословной и к его африканскому происхождению. Интонации 41–45 строк имеют странное сходство с «ЕО» (глава Первая, I, 1–5) при аналогичной женской рифме во второй и четвертой строках («ЕО»: «правил — заставил»; «Родословная»: «подгадил — поладил») и почти целиком совпадают пятые строки.

Почему наш поэт выбрал в «Моей родословной» в качестве подражания пошлое стихотворение Беранже «Простолюдин» (1815) с его припевом: «Je suis vilain et très vilain» <«Простолюдин я, — да, простолюдин»>? Это можно объяснить лишь привычкой Пушкина забавы ради заимствовать у посредственности.

¹⁴ Занятно, что первые строфы «ЕО» и «Дон Жуана» заканчиваются упоминанием черта. Пишо (1820 и 1823) перевел: «Envoyé au diable un peu avant son temps» («Досрочно к черту угодил» — «Дон Жуан», I, 1, 8).

Пушкин написал первую строфу 9 мая 1823 г. и к этому времени он, вероятно, видел французский перевод первых двух песен «Дон Жуана» в издании 1820 г. И уж, конечно, читал его к лету 1824 г., когда покидал Одессу.

¹ Ср. начало «Мельмота Скитальца» (1820) Ч. Р. Метьюрина (см. коммент. к главе Третьей, XII, 9): «Осенью 1816 года Джон Мельмот, студент Дублинского Тринити колледжа, поехал к умирающему дяде, средоточию всех его надежд на независимое положение в свете» <пер. А. М. Шадрина>. Этот «одинокий пассажир почтовой кареты» — «единственный наследник состояния своего дяди». Пушкин читал «Мельмота» — «по Матюрину» — в «свободном» французском переложении Жана Коэна (Париж, 1821), из-за которого четыре поколения французских писателей, цитировавших английского автора романа, искажали его имя.

² Молодой повеса летит на «почтовых». Приметьте ударение: «почтова́я (лошадь)», но «почто́вая проза» (глава Третья, XXVI, 14). Однако далее, говоря о почтовых лошадях (глава Седьмая, XXXV, 11), Пушкин перенес ударение на второй слог.

³ Живое звучание «в» («Всевышней волею Зевеса») несколько скрашивает неприятное галльское клише («par le suprême vouloir» <«по высшей воле»>). Пушкин уже использовал такое ироикомическое выражение («всевышней благостью Зевеса») в 1815 г. — в мадригале баронессе Марии Дельвиг, сестре своего однокашника по Лицею. Кажущаяся неловко-тяжеловатой рифма «повеса — Зевеса» попросту заимствована из большой поэмы Василия Майкова «Елисей» (1771), где встречается в строках 525–26 песни I. В 1825 г. это заимствование было очевиднее и забавнее, чем ныне, когда «Елисея» помнят лишь несколько ученых.

⁵ Друзья Людмилы и Руслана! Ссылки Пушкина на собственные сочинения в «ЕО» исполнены смысла. Здесь аллюзия на его первое крупное сочинение — пародийную эпическую поэму «Руслан и Людмила: Поэма в шести песнях» (С.-Петербург, [10 августа], 1820). В этой живой волшебной сказке, кипящей свободно рифмованными четырехстопными ямбами, описаны приключения шутливо, на галльский манер преображенных рыцарей, девиц и колдунов в «игрушечном» Киеве. В ней несравнимо более ощутимо влияние французской поэзии и французских подражаний итальянским любовным романам, чем русского фольклора, но чистота языка и живость, яркость разговорных модуляций делают ее — исторически — первым русским шедевром в повествовательном жанре.