Если бы я мог я сейчас, завыл бы, как пес или разрыдался бы, как ребенок. Я вспомнил грустные, всепонимающие глаза Гретты, когда ее уводили на смерть. Отец надел на нее ошейник, снял с крючка намордник (о том, что намордник необходим, сказал ветеринар) и повел

Гретту к выходу. Она не сопротивлялась, она просто поплелась рядом с отцом, а у двери повернула голову в мою сторону и посмотрела на меня долгим взглядом, прощаясь навсегда. Теперь я понимал (тогда нет, а теперь понимал!), Гретта знала, куда и для чего ее уводят. Мне стало плохо, так плохо, как, бывало не часто. Я четко осознал: я - подлец.

"Я подлец!", - признался я Человеку Без Тела. - "А теперь отпусти меня. Я хочу… Я не знаю, чего я хочу. Но мне душно. Мне плохо! Я хочу увидеть свет!"

Я задергался, верней, хотел задергаться, хотел вырваться отсюда и убежать, куда глаза глядят. Но, как и тогда, во сне, я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Словно у меня их не было. А может я тоже - Человек Без Тела?

- Э! Э! - прикрикнул на меня мой обличитель. - Ты чего дергаешься? Куда? Мы с тобой только начали вспоминать твои тяжкие преступления. Убийство Гретты - тяжкое преступление, но не самое тяжкое. Не дергайся и давай вспоминать остальные.

"А что были еще?", - подумал я чисто машинально, а может быть из чувства противоречия, потому что прекрасно понимал - мой незваный гость знает обо мне все и помнит все, что я творил на этом свете сорок четыре года, почти сорок пять, помнит о каждом моем шаге.

- А ты вспомни Машу Абарову, Колун!

Если бы мне было чем, я бы вздрогнул. Это было ударом ниже пояса, хотя Человек Без Тела по другому и не бил.

Маша!

Колун!

Маша называла меня Колуном!

- Что, вспомнил?

Первая любовь не забывается…

Не забывается? Я думал, что забыл.

Я ошибся.

Оказалось, что я помнил о Маше всегда. Я помнил все, до самой мельчайшей подробности. Я помнил Машу. Ее огромные серые глазища, пепельные волосы, ее смех и ее слезы…

Маша Абарова появилась в девятом классе. Все пацаны, едва Маша вошла в класс, выпали в осадок. Я не выпал. Я, конечно, отметил, что новенькая просто красавица, но внешне никак не выказал своего восхищения, потому что уже тогда, в шестнадцатилетнем возрасте, умел контролировать эмоции и трезво оценивать ситуацию. Куда она денется?

Я - лучший. Если захочу, Маша Абарова будет моей.

Не знаю, что это? Откуда у меня эта уверенность?

Может быть, гены сыграли свою роль? Может, я получил такой набор хромосом от своего отца, прошедшего путь от простого токаря до директора завода? Папа сделал карьеру, потому что всегда поступал правильно, он всегда знал, что делать, никогда ни с кем не заигрывал и ни с кем не советовался. Поэтому никто не знал, как он поступит в той или иной ситуации. Он был предсказуем лишь в одном - итогом любого дела, за которое он брался, была победа.

А может, это приобретенное? Я формировал свой характер на основании прочитанных мною книг. А книгами этими были "Зверобой",

"Следопыт" и "Кожаный чулок", Фенимора Купера, главный герой которых, суровый и немногословный, никогда не выставляющий своих чувств напоказ, Нат Бумпо, был моим идеалом. Вторым таким идеалом был для меня не конкретный литературный персонаж, а некий собирательный образ, слепленный моим воображением из героев произведений Джека Лондона. Что-то было в нем от Смока Беллью, что-то от Элама Харниша, что-то от капитана Ларсена из "Морского

Волка". А третьим моим идеалом был человек вполне реальный, не книжный и не придуманный - мой тренер по каратэ Андрей Ильич

Кумарин, который помимо стоек, блоков, ударов, ката и прочих японских боевых премудростей, учил меня и моих приятелей по секции в спортивном клубе имени Гагарина тому, как, по его мнению, должен вести себя настоящий, уверенный в своих силах, мужчина. И не только словами учил Кумарин. Мне нравилась его гордая осанка, его неторопливость в движениях и словах, его почти лишенное мимики лицо и редкие, но резкие выбросы энергии тогда, когда это требовалось и в направлении того объекта, который он должен был поразить молниеносным и сокрушительным ударом. Я обожал своего тренера и всегда старался быть на него похожим.

Вообще-то официально Федерация каратэ была основана Алексеем

Штурминым только в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году. Это так, но неофициальные секции существовали в СССР уже с начала семидесятых. Во всяком случае, у нас в Полынограде такая секция была и я начал заниматься в ней, когда учился еще в седьмом классе.

Правда, называлась она не школой каратэ, а "школой мужества" и в ней кроме каратэ занимались боксом и вольной борьбой и эти два вида спорта были основными. Где Кумарин обучился искусству японской борьбы, и как он заработал второй дан каратэ Шокотан, я не знал, да мне это было и не важно. В секцию каратэ я ходил не для того, чтобы стать великим спортсменом. Не ради кубков, медалей и почетных грамот. И не ради того, чтобы, хорошенько отработав приемы и поставив удар, набить кому-нибудь при случае физиономию. Этих целей добивались мои приятели. А я просто хотел быть таким, как Кумарин - сильным, мужественным и умеющим за себя постоять. Я хотел быть бойцом, но не в буквальном, кулачно-пяточном смысле, а в более широком - я хотел быть бойцом по жизни.

Теперь, когда мне уже почти сорок пять, я удивляюсь самому себе.

Себе, шестнадцатилетнему. Я мыслил иными категориями, нежели мои сверстники. Может быть, поэтому я - состоявшийся бизнесмен и небедный человек, а многие из них влачат жалкое существование, считают копейки, экономят на еде и одежде и живут в хрущевках и в коммуналках. А некоторые уже и вовсе не живут. Те, что, научившись у

Кумарина ломать челюсти и вышибать ударом пятки воздух из легких своих противников, ушли в бандиты, а у бандита, как известно, век не долог.

Как я справедливо рассудил тогда, когда впервые увидел Машу, она и правда, никуда не делась. Буквально через несколько минут, прошедших с начала первого урока, я почувствовал на себе ее взгляд.

Машин взгляд не опалил мою щеку огнем, как пишут в романах, он погладил по ней, очень нежно и ласково. Маша продолжала смотреть на меня (Ее посадили в первый от двери ряд, за соседний с моим стол, за партами мы уже давно не помещались), а я делал вид, что ничего не замечаю.

- Абарова! - вдруг строго сказала Елена Аркадьевна Маше от доски.

- Якушев, конечно, очень симпатичный юноша, но если ты забыла, я напомню: идет урок математики, и я объясняю всему классу и тебе новую тему.

Я повернул голову и увидел, что Маша сидит красная от смущения, с опущенными глазами. Потом она подняла глаза и украдкой взглянула на меня, проверить, не смотрю ли я на нее. Наши взгляды встретились, я улыбнулся и подмигнул. Не обидно. Маша улыбнулась в ответ и снова опустила взгляд в столешницу.

- Через сорок минут перемена, - продолжала математичка. - Тогда и налюбуетесь друг другом.

- Хорошо, Елена Аркадьевна, - громко сказал я, и класс заржал, как небольшой табунчик лошадей.

- Успокоились! - строго сказала Елена Аркадьевна. - Продолжим урок. Итак…

Я слушал вполуха и кожей правой щеки изредка ощущал Машины взгляды. На перемене я первым подошел к ней и сказал:

- Меня зовут Николай.

- Маша.

- Хочешь, я договорюсь с Зинкой Перепеченовой, которая сидит рядом с тобой, и мы с ней поменяемся местами.

- Хочу, - просто сказала Маша. - А она не обидится на меня? Зина?

- За что? Я же сказал: договорюсь. Любой договор формулирует условия, которые удовлетворяют обе стороны.

Маша восхищенно посмотрела на меня снизу вверх и сказала:

- Какой ты умный!

Я рассмеялся. Эту фразу я не сам придумал, я часто слышал ее от отца. Как и подобает порядочному человеку, каким я себя тогда считал, я честно признался:

- Так мой отец говорит.

- А кто твой отец? - спросила Маша.