которых ему была бы без всякого труда обеспечена

косвенным образом верой в высшего бога». Жрец ответил

капитану: «Мы, ашанти, не смеем почитать одного только

бога — небо, или только богиню — землю, или только

одного другого духа, нам приходится защищаться от

духов всех вещей на небе и на земле и пользоваться их

услугами, когда мы в состоянии это сделать. Ты идешь

по лесу, видишь дикого зверя, стреляешь в него и

обнаруживаешь, что убил человека. Ты возьмешь нож,

чтобы отрезать, как тебе кажется, ветку, а на самом деле

ты будешь резать собственную руку. Есть люди, кото-

рые способны превращаться в леопардов; люди из

«страны трав» умеют оборотиться в гиен. Есть деревья,

которые падают на людей и убивают их. Есть реки, которые

их топят».

Религия племен тропической Африки, по

наблюдениям многих этнографов, «покоится на том страхе,

который внушают им многочисленные духи, окружающие их

со всех сторон и постоянно старающиеся навлечь на них

болезни, несчастье и смерть». Этот страх породил богов

и духов, в которых веруют бергама, жители Южной

Африки, чья культура недалеко ушла от уровня культуры

каменного века. «Если мы спросим, в чем заключается

жизненный нерв их туземной религии, мы получим

следующий простой ответ: страх, ничего, кроме страха!» —

пишет этнограф Беддер в монографии о племени

бергама.

«Туземец Борнео с величайшей тщательностью, с

чувством деликатности остерегается раздражать души

вещей. Если голод вынуждает его налагать руку на

окружающие существа, он старается умиротворить их путем

жертвоприношения,— рассказывает исследователь

племен Калимантана Э. Мьоберг.— Так как гром, молния,

дождь, буря являются для него загадками, то он

истолковывает их как проявление духов (антох), которые

более могущественны, чем человек... От колыбели до

могилы не покидает его страх перед демонами этого

таинственного мира. Все, что он делает, все, чего он не

делает, является непрерывным усилием проскользнуть без

катастрофы по этому ненадежному морю между

Харибдой и Сциллой».

«Мы боимся! — говорил эскимосский шаман Ауа

знаменитому норвежскому исследователю жизни народов

Арктики Кнуду Расмуссену.— Мы боимся душ мертвых

людей и душ зверей, убитых на ловле. Мы боимся духов

земли и воздуха. Боимся всего, чего не знаем. Боимся

того, что видим вокруг себя, и боимся того, о чем

говорят предания и сказания. Поэтому мы держимся своих

обычаев и соблюдаем наши табу».

Трудно лучше определить чувства, порождаемые

«первобытными» верованиями, чем это сделал

эскимосский шаман. Страх и только страх, а отнюдь не любовь

и благоговение могли породить многочисленные духи,

окружавшие «первобытных» людей, а также боги,

вурдалаки и прочие сверхъестественные существа, которых

надо было умилостивить, задобрить, соблюдая для этого

древние правила.

и

Бесчисленны и жестоки были невидимые духи и

боги, в которых верил «первобытный» человек. Боги, а не

всемогущий и единый бог! Материалы этнографии,

собранные в Сибири и Австралии, Африке и Америке,

Океании и Азии, наглядно показывают это.

Сказания о богах

Итак, «первобытные» верования — это религия, а что

же такое миф и какая между ними разница? В научных

работах можно встретить множество определений

понятия «миф». Мы уже говорили, что по одному из них

миф — это фантастическое объяснение реальных

явлений. Словари и энциклопедии говорят более

однообразно: миф — это «сказание, передающее представления

древних народов о происхождении мира, о явлениях

природы, о богах...» Как же соотносятся верования и миф,

или религия и миф?

В. Г. Плеханов так определил структуру религии:

религия — это система представлений, настроений и

действий, в которой представления относятся к мифологии,

настроения — к религиозному чувству, а действия — к

поклонению и магии. Важность мифологического

элемента религии Плеханов подчеркнул особо. Не случайна

и последовательность, в которой Плеханов расположил

элементы, составляющие религию, ибо она

соответствует последовательности их формирования: представление

об объекте порождает его эмоциональное восприятие,

чувства к нему; в свою очередь, чувства могут вызвать

определенные действия. По другой дефиниции

Плеханова: «Миф есть рассказ, отвечающий на вопрос: почему?

и каким образом? Миф есть первичное выражение

сознания человеком причинной связи между явлениями».

То есть миф — это устное (письменности еще не было)

изложение содержания древних и первобытных

верований. Мифы, о которых говорит Плеханов, объясняли

непонятное в окружающем мире, были своего рода

примитивной наукой первобытных племен. А в целом сумма

мифов, мифология, являлась мировоззрением наших

далеких предков, черты которого сохранили мифы

современных «первобытных» народов.

Изучением мифов начали заниматься еще в эпоху

античности: ее мыслителям не раз приходилось

объяснять себе и своим современникам, чем же на самом

деле являются рассказы о борьбе богов и титанов,

подвигах Геракла и других героев и тому подобных событи-

ях, в правдивости которых не сомневались их предки.

«Отец истории» Геродот полагал, что мифы — это

отражение исторических событий, вроде Троянской войны

или плавания аргонавтов к берегам Колхиды. Философ

Анаксагор считал Зевса олицетворением разума,

Афину— олицетворением искусства и т. д. Другой греческий

философ, Эмпедокл, считал Зевса аллегорией огня, а

его супругу Геру — аллегорией воздуха.

Фрэнсис Бэкон в книге «Мудрость древних» толковал

античные мифы как аллегории глубоких истин

философии. «Как и во многих других областях духовной жизни,

в изучении мифа романтизм открыл новую страницу,—

пишет исследователь мифов профессор М. И. Стеблин-

Каменский в книге «Миф».— Попытки некоторых

романтиков вскрыть в древних мифах религиозные или

философские концепции не имели успеха и не оказали

заметного влияния на дальнейшее развитие науки о

мифах. Но их же толкования мифов как поэзии оказали

огромное влияние на дальнейшее развитие науки о

мифах и вообще на понимание того, что такое миф».

Позже родилась натурмифология — направление,

трактующее мифы как поэтические описания природы,

а древних богов — как олицетворения небесных светил.

Причем представители «солярной» теории сводили все

мифы к олицетворению солнца, «лунарной» — луны.

Затем к небесным телам натурмифологи добавили

явления природы, социальные явления, законы физики и

т. д., олицетворением которых и считались мифы

древности. Натурмифологи ставили жесткие границы своим

толкованиям, стремились к методологической

последовательности (если уж нашел солнце, то находи его всюду;

если уж нашел луну, то находи и ее всюду, и т. п.). «Их

преемники были менее последовательны и не стремились

к методологической строгости — вот и вся разница»,—

замечает М. И. Стеблин-Каменский.

Результаты изучения «первобытной» мифологии дали

огромный материал для новых исследований.

Выяснилась связь мифов с обрядами, с устройством общества,

его законами и моральными ценностями, с правилами

поведения и практической деятельностью членов

первобытной общины, с попытками объяснить окружающий

мир и все в нем происходящее.

Философы-материалисты различают несколько

факторов, или, как их принято называть, корней религии,

создающих возможность и необходимость

возникновения и дальнейшего воспроизводства религии. Нас будут