Внесенный в Адрес список требований, составленный эсэрами и социалдемократами «от имени бастующих», от нашего мало чем отличался. Простодушным рабочим, как и в нашей истории, зачитывалась на собраниях по большей части лишь их экономическая часть. Того же, что добавленные к ней политические требования превращали юридически вполне законный Верноподданический Адрес в антигосударственную и уголовно наказуемую по Законам Российской империи Петицию-Ультиматум, подавляющее большинство замороченных лукавой агитацией питерских пролетариев просто не могло осознать.

И пусть манифестантов в сравнении с нашей историей насчитали втрое меньше — около пятидесяти тысяч вместо ста сорока пяти — взбудораженный гапоновцами и подогретый лозунгами их союзников-радикалов народ к царю все-таки пошел, невзирая на мороз «за двадцать» и ледяной ветер с залива: ведь проблемы у рабочих реально были, и несмотря на отчаянные потуги Вадика и Ко их смягчить, ситуация в обществе кардинально поменяться за столь короткий срок просто не могла. Зато изменилась реакция властей.

Если в нашем мире Николай просто уехал с семьей из столицы, приказав навести порядок, и даже не рассматривал возможность встречи с подателями петиции[8], то сейчас… Еще до того, как «Собрание русских фабрично-заводских рабочих» Гапона и Петербургский комитет РСДРП распространили в прокламациях известие о готовящейся манифестации, в «Ведомостях» от 17-го декабря вышли сразу два царских указа. В первом, посвященном приходу в Порт-Артур эскадр адмиралов Чухнина и Руднева, а также отбитию Гвардейским экспедиционным корпусом и войсками Квантунского укрепрайона японской армии генерала Ноги от крепости к Цзиньчжоускому перешейку, было подробно перечислено кто и чем награждается в связи с этими выдающимися успехами.

Во втором Указе декларировалось изъявление желания Императора лично принять Верноподданический Адрес у депутации рабочих Санкт-Петербурга в порядке, определенном городскими и полицейскими властями. Вышедшее позже обращение Фуллона и Дурново как раз его и конкретизировало. Ниже в Указе были расписаны задачи полиции, жандармов и гвардии на случай нарушения этого порядка, чтобы ни у кого из участников манифестации не оставалось сомнений в том, что ситуация властью контролируется. Причем жестко.

И хотя в Обращении градоначальника и главного полицейского страны черным по белому было написано, что Царь примет депутацию во дворце, а не выйдет лично к народу, чего яростно требовал в своих речах и выступлениях Гапон, несколько групп заговорщиков, готовившихся воспользоваться благоприятным моментом и устроить главное политическое убийство России наступившего двадцатого века, а до кучи — и грандиозную, кровопролитную политпровокацию, до поры до времени были довольны ходом событий. Сорок пять тысяч потенциальных жертв «кровавой тирании самодержавия» послушно шли на убой.

Так что если вдруг «осчастлививший» всех «сильных, думающих и ответственных державников» недееспособным наследником-гемофиликом безвольный царек не пойдет на Конституцию с парламентом и ответственым перед ним правительством, с гениальным Витте во главе, естественно, и за это Николашку не удастся грохнуть, тогда расстрел статистов — пролетариев «от его имени» замутит в стране революцию. С тем же плановым результатом, но путь к нему будет более долгим и кровавым. Эсэровские и эсдековские боевики-провокаторы, распределенные по колоннам демонстрантов небольшими боевыми группами, имели при себе все необходимое: от припрятанных красных флагов и транспорантов с приличествующими моменту лозунгами, до ручных бомб, пистолетов и револьверов.

Небольшая толпа нервно перетаптывающихся и настороженно зыркающих по сторонам выборных кучковалась в гардеробе Зимнего, где им, к глубочайшему изумлению, предложили сдать верхнюю одежду в гардероб. На робко заданный кем-то в полголоса вопрос «а это еще зачем», встречающим депутацию морским офицером был даден ошеломляющий ответ:

— Господа, вы что, прямо в тулупах да зипунах с Государем чаи собираетесь распивать?

— Ка… как… какой такой чай? — отчего-то заикаясь спросил член партии социалистов революционеров Петр (Пихас) Рутенберг[9], уже пару лет с дальним прицелом обхаживавший Гапона, и потому, естественно, оказавшийся так же среди выборных.

В отличие от большинства делегатов, Рутенберг в ходе подготовки к покушению на царя постарался разузнать как можно больше о его привычках. Он знал, что чаепитие для Николая — почти что священнодействие, на которое кроме членов семьи обычно допускались пять-шесть избранных особо близких к нему людей. Но потенциальный цареубийца не был в курсе того, какого красноречия и скольких испорченных нервов стоило Вадиму и Ольге убедить самодержца принять именно такой формат предстоящего мероприятия.

— Ну, не за водкой же с селедкой обсуждать судьбы России, мы с вами не в трактире на Нарвской стороне[10], — пристально глядя в глаза Рутенбергу, произнес давешний морской доктор, в котором тот узнал широко известного с недавних пор Банщикова, — прошу сдавших верхнюю одежду в гардероб по одному пройти в арку. Вон в ту, со Святой Софией на верху.

— А это что за икона замечательная такая, что-то я ее не припоминаю? И канон странный, — заинтересовался установленной над аркой иконой Гапон, который кроме политического авантюриста и нештатного полицейского осведомителя был еще и штатным батюшкой.

— Образ этот, господа, нам намедни из Первопрестольной привезли. Икона древняя, но новообретенная — недавно нашли в замурованной тайной келье в Троице-Сергиевой Лавре. В Синоде говорят, что это особая икона-охранительница, по преданию она-то Лавру от поляков и спасла, и, даст Бог, поможет теперь от всей России-матушки отвести беду, — на помощь Вадику, совершенно не владеющему вопросами иконографии, пришла его ненаглядная Оленька, появление которой в белом воздушном платье сразу отвлекло внимание от странной арки: не каждый день простой рабочий видит сестру Императора, — А времена нынче настали суровые, никакими предосторожностями пренебрегать нельзя.

В отличие от безбожника в прошлом (или в будущем, что, вообще-то, логичнее), да и в настоящем еще не вполне пришедшего к вере Вадика, Ольга Александровна в Бога верила. Хоть и без лишней истовости, но глубоко и всерьез, и в ее устах слова об иконе прозвучали совершенно естественно. Когда она предложила установить на арке древний чудотворный образ, Вадик поначалу было взбеленился. Но аргументация умной женщины, умеющей находить нужные слова и тон в общении со своим мужчиной, в итоге возобладала.

— Кстати о временах… Господа, попрошу внимания! Небольшое объявление. Всякий, кто попытается пронести любое оружие на встречу с Его Величеством, будет убит на месте, — вернул себе контроль над ситуацией и внимание отвлеченных явлением «ангела господня» депутатов, Вадик, — уж не обессудьте, но у нас в разгаре война-с, и японские агенты-шпионы могут воспользоваться моментом для обезглавливания державы.

Так что если кто, по глупости, что из оружия притащил, — сдайте в гардероб. Потом вам все вернут в лучшем виде. Заодно и все металлическое тяжелее нательного креста — тоже туда же, а то у нас на «Варяге» был случай — два матроса повздорили, и один в другого кружкой запустил, железной… Ну, казалось бы, делов-то? Так не удалось мне откачать потом беднягу, в висок попало… Одному морские похороны, другому трибунал и штрафные роты. Поэтому крупные металлические предметы в присутствии Его Величества тоже не допускаются, прошу извинить, господа. Сдайте это добро, после аудиенции заберете…

Ну, с Богом, перекрестясь, кто православный, и по одному через арку марш-марш. У нашего Государя Императора Николая Александровича довольно дел, давайте не будем его задерживать сверх необходимого. Пока вы раздеваетесь и формальности проходите, Государь как раз текст вашего Адреса дочитает, чтобы потом времени на это уже не терять…