Царь взял паузу… Гапон стоял столбом. В зале воцарилась ватная, абсолютная тишина…

— Нет, любезный. Вы — не задумывались… Ни о людях, ни о стране. Вас обуревала гордыня, Григорий Апполонович! Жажда величия и успеха. И злата. Многим вы задурили головы со своими «Собраниями…» Только никому из господ рабочих не поведали, что цель там у вас была куда прозаичнее — лавочки торговые пооткрывать для членов «Собраний» ваших. При заводах и мануфактурах, при районных отделениях, типа рознично-торговой монополии! Чтоб ваша паства только у вас еду и мануфактуру покупала!

Что вдруг смутились? А? Жаль, поздно я все это узнал, не писал бы вам год назад хвалебного отношения. Я ведь тоже поверил сначала, что вы искренне рабочим помогаете, не о себе, а об их только интересах радеете… Вы хоть понимаете, что дописав в этот Адрес политические требования, уже поставили себя вне закона? Но себя — ладно. Вы то знали все. А вот на собраниях большинству из стоящих сейчас на Дворцовой ни про конституцию, ни про ответственное министерство НИЧЕГО не говорили. Почему так получается, что пришел народ к самодержцу чуть ли не отречения от него требовать, а сам об этом ничего и не знал? Не знали люди, что они все ПО ЗАКОНУ — кандальники, если их именем ТАКИЕ требования покрыли. Так что, кто и почему людям лгал, — еще разбираться будем.

Общество с последними словами царя насторожено загудело, что заставило Николая даже говорить громче:

— Адрес ваш я тщательно изучил. И с вами, господа выборные, мы сейчас его подробно обсудим, разберем по пунктам, ибо многое, о чем там говорится, я действительно готов принять незамедлительно, хотя, конечно, не все… — царь жестом попросил спокойствия.

Выборные настороженно затихли.

— А вы… — каким-то вдруг усталым и тихим голосом проговорил Император, брезгливо взглянув на раздавленного, «сдувшегося» Гапона, — Ступайте отсюда, Георгий Аполлонович. Вы не пастырь Божий, милостивый государь. Вы обманщик. Но не меня вы обманули, а тех кого вели. Сами знаете на что. А это — еще горше… Уходите…

— Но, Ваше величество! Ведь я же предводите…

— Иди отседа! Ступай, предводитель! Или не слышал — Царь велел! — зашумели с разных сторон, — На убой вел!? Ирод окаянный…

— Тогда мы тоже уходим… — за столами возникло движение, и несколько приверженцев из ближнего круга Гапона так же поднялись со своих мест.

— Что ж, господа, если судьба ВАШИХ предложений, которые для вас дороже самой жизни — так ведь в петиции сей написано — вас, оказывается, вовсе и не интересует, не намерен дольше задерживать. Пропустить их!

Гапон и его товарищи-телохронители двинулись к дверям. Перед выходом у него еще хватило такта молча поклониться царю. Гвардейцы охраны расступились, и через мгновение двери с глухим стуком сомкнулись за спинами ушедших.

«Николай-то сегодня просто великолепен, вот что значит для разминки посмотреть смерти в глаза, — улыбнулся Вадик, — С карьерой политика-авантюриста в рясе — кончено»…

Георгия Аполлоновича и иже с ним повязали внизу. При входе в гардеробную. Причем было сделано это столь быстро и профессионально, что никто и пискнуть не успел. Теперь в подвале дворца под надежным конвоем им пришлось дожидаться окончания мероприятия, терзаясь в мрачных догадках о своем будущем и затравленно костеря спецвыпуск газеты «Ведомости», который в количестве пятидесяти пяти тысяч экземпляров как раз в это время раздавался людям на Дворцовой. В нем, кроме передовицы о победах русского оружия и скором поражении Японии, на трех страницах по косточкам разбирался провокационный смысл их «Адреса-Ультиматума» и тайный кровавый сценарий гапоновского шествия.

К трем часам дня у Зимнего оставалось не более двенадцати тысяч манифестантов. Но позволять Гапону начать мутить их до выхода к народу выборных Вадик не собирался. Как и арестовывать мерзавца, на чем пытался настоять Плеве: царь с Дурново рассудили, что это преждевременно, — хотелось понять, к кому он побежит жалиться…

— Несмотря на то, что вашим походом ко мне попытались воспользоваться те, кто готов любым образом помешать усилению НАШЕЙ России, я готов, господа выборные, вполне откровенно обсудить все ваши вопросы. Откровенности и честности жду и от вас.

— Как же теперь то, после этого… Нежто Вы нам верите еще, Ваше величество? — подал из-за стола голос пожилой, прилично одетый рабочий, явно из пролетарской аристократии, тех, кто за свою квалификацию и опыт получали рублей 150–200 в месяц.

— Те, кому я не верю, нашу гостинную уже покинули. А мерзавцы террористы в нее, слава Богу, даже не вошли… Вы думаете, господа рабочие, они хотели в меня выстрелить? Нет, они целились совсем не в Николая Второго. Они метили в Россию… Вместо того, чтобы кропотливо, долго и упорно работать, строя и перестраивая нашу страну для будущего наших детей, они хотят все разом сломать. Зачем? Вот кому из вас, обычных русских людей, придет в голову сначала сжечь старую хату, а потом уже думать, как и где строить новую?

Нет и не может быть простых путей в обустройстве такой обширной страны, как наша. Смерть царя ничего кроме смуты и ответной жестокости бы не породила. Да, я и сам понимаю — пришло время в России многое менять. Но полностью сносить дом, в котором мы все живем, не представляя толком, что именно мы попытаемся построить вместо него… Этого я понять не могу! Вряд-ли такое нужно тем, кто давно живет в этом доме, по праву им владея…

— Проклятые жиды! Оне все мутят… — полушепотом, но с явно различимой ненавистью в голосе донеслось со стороны стола, где сидели депутаты, в которых невооруженным взглядом легко узнавались приехавшие в Питер на заработки крестьяне.

— Кто это сказал? — от неожиданности Николай даже повысил голос, — ведь Вадик угадал с «репликой из зала» практически дословно, и у него был заранее готов ответ, — вы и вправду думаете, что если из покушавшихся один иудей, а второй литвин, это как-то бросает тень на всех евреев в России? Или на всех инородцев и иноверцев? Простым евреям живется ничуть не лучше, чем русским хлебопашцам и рабочим.

Не надо путать тех банкиров, заводчиков, купцов и хлеботорговцев, которые наживают миллионы на труде простого крестьянина и рабочего, с вашими соседями — евреями бедными. Которые обычно и страдают при погромах вызванных жадностью и беспринципностью евреев богатых. У них кроме веры ничего общего нет, а во время погромов, кстати, именно истинные виновные ничуть не затрагиваются. У них-то и охрана хорошая, да и живут они зачастую вообще не в России. Ну, и, к тому же, негодяев и не чистых на руку фабрикантов, купцов, помещиков и управляющих хватает и среди православных. Сами знаете!

Собравшиеся одобрительно загудели…

— Или вы думаете, что мало сейчас поляков, финнов, жителей прибалтики, Кавказа или наших азиатских окраин с оружием в руках в нашей армии и на флоте сражаются за Россию в далекой Маньчжурии или в Порт-Артуре? А известно ли вам, что во многом благодаря разворотливости, хватке и патриотизму купца первой гильдии Гинсбурга, наш флот обязан столь стремительным и неожиданным переходом с Балтики в Тихий океан, спутавшим японцам все карты? Пора нам понять: нет плохих народов. Есть только плохие люди!

А еще есть серость и необразованность. Элементарная лень и тупость, которую так просто прятать под лозунгом: мы главнее, наша вера истинная, а все остальные — люди второго сорта. Хватит, господа рабочие! С этой темной отсталостью пора кончать. В ней корень многих наших бед и повод для разных спекуляций внешних врагов России.

По моему указанию сейчас лучшие умы страны завершают разработку десятилетней программы резкого повышения уровня образования и культуры каждого жителя Империи. Львиная доля затрат при этом ляжет на плечи казны. Нам нужна всеобщая грамотность, нам нужно всеобщее обучение минимум в рамках шести классов школы на первом этапе реформы образования. И восьми классов впоследствии. И обучение это будет бесплатным для народа!