У наступавших войск было три командных пункта: ворота Сен-Дени, где командовал генерал Ламорисьер, ратуша, где находился генерал Дювивье с 14 батальонами, и площадь Сорбонны, откуда генерал Дамем вел наступление на предместье Сен-Жак.

К полудню были заняты подступы к площади Мобер, а сама площадь была окружена. В час дня площадь была занята; при этом погибло пятьдесят человек из мобильной гвардии! В это же время, после сильной и продолжительной канонады, был взят или, лучше сказать, был сдан Пантеон. Тысяча пятьсот инсургентов, забаррикадировавшихся здесь, сдались, вероятно, вследствие угрозы г-на Кавеньяка и разъяренной буржуазии предать огню весь квартал.

«Защитники порядка» между тем продвигались все дальше по бульварам и занимали баррикады на прилегающих улицах.

На улице Тампль рабочих оттеснили до угла улицы Ла-Кордери. На улице Бушра еще продолжалось сражение, как и по ту сторону бульвара, в предместье Тампль. На улице Сен-Мартен еще слышались отдельные ружейные выстрелы. На Пуант Сент-Эсташ еще держалась одна баррикада.

Около 7 часов вечера к генералу Ламорисьеру подошли два батальона национальной гвардии из Амьена, которые он тотчас же послал окружить баррикады за Шато д'О. В это время предместье Сен-Дени было уже очищено и спокойно, как и почти весь левый берег Сены. Инсургентов окружили в части квартала Маре и в Сент-Антуанском предместье. Между тем оба эти квартала отделены друг от друга бульваром Бомарше и находящимся позади него каналом Сен-Мартен, который был доступен для войск.

Генерал Дамем, командовавший мобильной гвардией, был ранен пулей в бедро у баррикады на улице Эстрапад. Рана не опасна. Депутаты Биксио и Дорнес тоже не так серьезно ранены, как думали в начале.

Рана генерала Бедо так же легкая.

К 9 часам предместья Сен-Жак и Сен-Марсо были, в сущности, уже захвачены. Бой был необычайно ожесточенным. В это время здесь командовал генерал Бреа.

Генерал Дювивье в городской ратуше действовал с меньшим успехом. Однако и здесь инсургенты были оттеснены.

Генерал Ламорисьер, несмотря на упорное сопротивление, очистил до застав предместья Пуассоньер, Сен-Дени и Сен-Мартен. Только в Кло-Сен-Лазар рабочие еще держались; они забаррикадировались в больнице Луи-Филиппа.

Такое же сообщение сделал председатель Национальному собранию в половине десятого вечера. Однако он несколько раз сам себе противоречил. Он признавал, что в предместье Сен-Мартен еще продолжается сильная перестрелка.

Итак, к вечеру 24-го положение было таково:

Инсургенты еще владели примерно половиной территории, занятой ими утром 23-го. В эту территорию входила восточная часть Парижа, предместья Сент-Антуан, Тампль, Сен-Мартен и Маре. Их форпосты составляли Кло-Сен-Лазар и несколько баррикад у Ботанического сада.

Вся остальная часть Парижа находилась в руках правительства.

Что особенно бросается в глаза в этой отчаянной борьбе — это ярость, с которой сражались «защитники порядка». Эти люди, которые прежде с такой слабонервной чувствительностью относились к пролитию каждой капли «крови граждан», которые даже ударялись в сентиментальность по поводу смерти солдат муниципальной гвардии^[89] 24 февраля, — эти самые буржуа расстреливали теперь рабочих, как диких зверей. В рядах национальной гвардии, в Национальном собрании ни слова сострадания, ни слова примирения, ни малейшей сентиментальности, напротив — взрыв бешеной ненависти, холодная ярость по отношению к восставшим рабочим. Буржуазия совершенно сознательно ведет против них войну на уничтожение. Одержит ли она теперь кратковременную победу или будет разбита, — так или иначе, рабочие отплатят ей страшной местью. После таких боев, какие происходили в эти три июньских дня, возможен только терроризм — с той или с другой стороны.

Написано Ф. Энгельсом 27 июня 1848 г.

Печатается по тексту газеты

Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 28, 28 июня 1848 г.

Перевод с немецкого

25 ИЮНЯ

С каждым днем борьба становилась все более напряженной, ожесточенной и яростной. Буржуазия с тем большим озлоблением выступала против инсургентов, чем яснее становилось, что ее жестокости не приводят немедленно к цели, чем больше она сама уставала от боев, ночных караулов и бивуаков, чем ближе подходил час ее окончательной победы.

Буржуазия объявила рабочих не просто врагами, которых следует победить, а врагами общества, которых следует уничтожить. Она распространяла абсурдную клевету, будто рабочие, которых она сама же насилием спровоцировала на восстание, думают только о грабежах, поджогах и убийствах, что рабочие — это шайка разбойников, которых следует пристрелить как диких зверей. Между тем инсургенты, которые в течение 3 дней держали в своих руках значительную часть города, вели себя в высшей степени благородно. Если бы они пустили в ход такие же жестокие средства, как предводительствуемые Кавеньяком буржуа и их холопы, Париж был бы превращен в груду развалин, но восставшие одержали бы победу.

Какое варварство проявила буржуазия в этой борьбе, видно из всех подробностей восстания. О картечи, гранатах и зажигательных ракетах нечего и говорить; твердо установлено, что на большинстве захваченных баррикад побежденным не давали никакой пощады. Буржуа убивали всех без исключения, кто попадался им под руку. 24-го вечером на улице Обсерватории было без суда и следствия расстреляно свыше 50 захваченных в плен инсургентов. «Это истребительная война», — восклицает корреспондент «Independance belge», которая сама является буржуазной газетой. На всех баррикадах царила уверенность, что всех инсургентов без исключения прикончат на месте. Когда Ларошжаклен заявил в Национальном собрании, что необходимо как-то рассеять это убеждение, буржуа не дали ему даже договорить и подняли такой шум, что председатель вынужден был надеть свой головной убор и прервать заседание. Когда потом сам г-н Сенар (см. ниже сообщение о заседании Собрания) захотел сказать несколько лицемерных слов о милосердии и примирении, снова поднялся такой же шум. Буржуа и слышать не хотели о пощаде. Несмотря на опасность потерять из-за бомбардировки часть своей собственности, они твердо решили раз и навсегда покончить с врагами порядка, с грабителями, разбойниками, поджигателями и коммунистами.

При этом они отнюдь не проявили того героизма, который всячески стараются им приписать буржуазные газеты. Из сегодняшнего сообщения о заседании Национального собрания^[90] явствует, что в начале восстания национальная гвардия была парализована страхом; из сообщений всех газет самых разнообразных направлений, несмотря на все напыщенные фразы, видно, что в первый день восстания национальная гвардия явилась на сбор в очень небольшом количестве, что на второй и на третий день Кавеньяк вынужден был стаскивать национальных гвардейцев с постелей и с помощью ефрейтора и четырех солдат отправлять их в бой. Несмотря на фанатическую ненависть к восставшим рабочим, буржуа не могли побороть свою природную трусость.

Рабочие, напротив, сражались с невиданной храбростью. Несмотря на то, что им все труднее становилось возмещать свои потери, что их все больше теснили превосходящие силы противника, они ни на миг не поддавались усталости. Уже утром 25-го они должны были увидеть, что шансы на победу решительно оборачивались против них. Отовсюду в большом количестве прибывали все новые войска; в Париж стягивались крупные части национальной гвардии из пригородов и из более отдаленных городов. Линейных войск, участвовавших в сражении 25-го, было на 40000 человек больше обычного состава гарнизона; мобильная гвардия выставила от 20 до 25 тысяч человек; к этому надо добавить национальную гвардию Парижа и других городов, а также еще несколько тысяч человек республиканской гвардии. Общая численность вооруженных сил, которые выступили против восставших, составляла 25-го не менее 150–200 тысяч человек. Силы рабочих едва достигали одной четверти этого количества; кроме того, у рабочих было меньше боевых припасов, не было никакого военного руководства и ни одной пригодной пушки. Но они молча, с отчаянной храбростью сражались против врага, обладавшего колоссальным перевесом сил. Все новые и новые массы солдат устремлялись в бреши, пробитые тяжелыми орудиями в баррикадах; рабочие встречали их молча; они всюду сражались до последнего человека, и тогда только баррикада переходила в руки буржуа. На Монмартре инсургенты заявили населению: либо они нас уничтожат, либо мы их уничтожим, но мы не отступим, и молите бога, чтобы мы победили, так как в противном случае мы сожжем весь Монмартр. Эта угроза, так и не приведенная в исполнение, изображается, конечно, как «гнусный план», тогда как гранаты и зажигательные ракеты Кавеньяка признаются «удачными военными мероприятиями, вызвавшими всеобщее восхищение»!