Так, например, один анонимный корреспондент пишет г-ну Эдгару, который, в качестве члена святого семейства, также является важным господином:

«Милостивый государь! Пусть мне послужит извинением за моё обращение к Вам то обстоятельство, что молодёжь охотно сближается на почве общих стремлений (разница в возрасте между нами не превышает двух лет)».

Этот сверстник г-на Эдгара называет себя, между прочим, существом новейшей философии. Разве не в порядке вещей, что «критика» состоит в переписке с «существом» философии? Если сверстник г-на Эдгара уверяет, что он уже лишился своих зубов, то это — не больше, как намёк на его аллегорическую сущность. Это «существо новейшей философии» «научилось у Фейербаха вкладывать момент образования в объективное воззрение». Оно тотчас же даёт образчик своего образования и воззрения, уверяя г-на Эдгара, что оно усвоило себе «целостное воззрение на его новеллу», озаглавленную «Да здравствуют твёрдые принципы!»^[71], и в то же время открыто признаётся, что мысль г-на Эдгара ему далеко не ясна, а в заключение парализует своё уверение в усвоении целостного воззрения вопросом: «Или же я Вас целиком ложно понял?» После этого образчика вполне в порядке вещей, что существо новейшей философии следующим образом высказывается о массе:

«Мы должны хоть один раз снизойти к тому, чтобы исследовать и развязать тот волшебный узел, который закрывает обыденному человеческому рассудку доступ в безграничный океан мысли».

Кто желает получить полное представление о критической массе, тот пусть прочтёт корреспонденцию г-на Хирцеля из Цюриха (выпуск V). Этот несчастный твердит критические изречения с истинно трогательным прилежанием, обнаруживая память, достойную похвалы. Здесь находят себе место излюбленные фразы г-на Бруно о битвах, в которых он сражался, о походах, которые он предпринимал и которыми руководил. В особенности же г-н Хирцель выполняет своё призвание члена критической массы тогда, когда он негодует на нечестивую массу и на её отношение к критической критике.

Он говорит о массе, которая мнит себя участником истории, о «чистой массе», о «чистой критике», о «чистоте этого противопоставления», — «противопоставления столь чистого, каким оно никогда ещё не давалось историей», — о «брюзгливости», «совершенной пустоте, дурном настроении, малодушии, бессердечии, робости, бешенстве, ожесточении массы против критики»; о «массе, которая только для того и существует, чтобы своим сопротивлением делать критику более острой и более бдительной». Он говорит о «сотворении из диаметральной противоположности», о том, что критика стоит выше ненависти и тому подобных земных аффектов. Этим богатством критических словечек и ограничивается всё содержание послания г-на Хирцеля в «Literatur-Zeitung». Укоряя массу за то, что она удовлетворяется одним лишь «умонастроением», «доброй волей», «фразой», «верой» и т. д., он сам, как член критической массы, довольствуется фразами, выражающими его «критическое умонастроение», его «критическую веру»., его «критическую добрую волю», и предоставляет господам Бруно и компании «действовать, работать, бороться» и «творить».

Несмотря на ужасающую картину всемирно-исторического раздора между нечестивым миром и «критической критикой», нарисованную членами «критической массы», — для тех, по крайней мере, кто принадлежит к неверующим, ещё не констатирован даже самый факт, факт этого всемирно-исторического раздора. Услужливое и некритическое повторение критических «фантасмагорий» и «претензий» в устах корреспондентов доказывает только, что навязчивые идеи господина являются также и навязчивыми идеями слуги. Один из критических корреспондентов пытается, правда, доказывать на основании фактов.

«Вы видите», — пишет он святому семейству, — «что «Literatur-Zeitung» достигает своей цели, т. е. что она не находит никакого отзвука. Она могла бы найти отзвук лишь в том случае, если бы она была созвучна скудомыслию, если бы Вы гордо шествовали впереди со звоном фраз целого янычарского оркестра ходячих категорий».

Звон фраз целого янычарского оркестра ходячих категорий! Как видите, критический корреспондент старается гарцевать на «неходячих» фразах. Его толкование того факта, что «Literatur-Zeitung» не находит никакого отзвука, должно быть, однако, отвергнуто как чисто апологетическое. Факт этот можно было бы скорее истолковать в обратном смысле, а именно в том смысле, что критическая критика созвучна широкой массе, именно широкой массе писак, не находящих нигде никакого отзвука.

Недостаточно, стало быть, того, что критические корреспонденты обращаются к святому семейству с критическими фразами как с «молитвой» и в то же время как с «формулой проклятия» против массы. Необходимы некритические, массовидные корреспонденты, необходимы действительные посланцы массы к критической критике, чтобы доказать существование действительного раздора между массой и критикой.

Критическая критика уделяет поэтому место также и некритической массе. Она заставляет бесхитростных представителей последней вести с ней корреспонденцию, признать противоположность между массой и критикой важной и абсолютной и огласить мир отчаянным воплем, молящим о спасении от этой противоположности.

2) «НЕКРИТИЧЕСКАЯ МАССА» И «КРИТИЧЕСКАЯ КРИТИКА»

а) «ЗАКОСНЕЛАЯ МАССА» И «НЕУДОВЛЕТВОРЁННАЯ МАССА»

Жестокосердие, закоснелость и слепое неверие «массы» имеют одного довольно решительного представителя. Этот представитель говорит об «исключительно гегельянском философском образовании берлинского кружка»^[72].

«Истинный прогресс», — утверждает этот корреспондент, — «возможен лишь на почве познания действительности. Между тем от членов берлинского кружка мы узнаём, что наше познание было не познанием действительности, а познанием чего-то недействительного».

Корреспондент называет «естествознание» основой философии.

«Хороший естествоиспытатель стоит в таком же отношении к философу, как последний к теологу». Далее он замечает о «берлинском кружке»:

«Я не думаю, чтобы я сказал что-нибудь лишнее об этих господах, пытаясь объяснить себе их состояние тем, что они, хотя и проделали процесс духовного линяния, но ещё не освободились от продуктов этого линяния, чтобы стать способными воспринять в себя элементы новообразования и омоложения». «Эти» (естественно-научные и промышленные) «знания должны быть нами ещё приобретены». «Знание мира и людей, которое нам необходимо прежде всего, не может быть приобретено исключительно остротой мысли; тут должны оказать содействие все чувства, и все способности человека должны быть использованы для этого как необходимое и важнейшее орудие; иначе созерцание и познавание всегда будут недостаточны… и приведут к моральной смерти».

Этот корреспондент старается, однако, позолотить пилюлю, которую он преподносит критической критике. Он «находит для слов Бауэра правильное применение», он «следит за мыслями Бауэра», он говорит, что «Бауэр сделал правильное замечание», он, наконец, полемизирует по видимости не против самой критики, а против некоего отличного от неё «берлинского кружка».

Критическая критика, почувствовавшая себя уязвлённой и вообще чувствительная во всех делах веры, как старая дева, не даёт себя ввести в обман этими различениями и полупоклонами.

«Вы ошибались», — отвечает она, — «если думали видеть своего противника в той партии, которую Вы изобразили в начале Вашего письма. Признайтесь лучше» (тут следует уничтожающая формула отлучения), «что Вы — противник самой критики!»

Несчастный! Массовидный человек! Противник самой критики! Что же касается содержания вышеприведённой массовидной полемики, то критическая критика провозглашает почтение к её критическому отношению к естествознанию и промышленности.

«Всяческое почтение исследованию природы! Всяческое почтение Джемсу Уатту и» — поистине возвышенный оборот мысли — «ровно никакого почтения к тем миллионам, которые Уатт доставил своим родственникам и родственницам».