4

Утро королевского венатора Иефа ван Фламме как-то не задалось.

Проснулся он в плохом настроении и с головной болью. Тихонько охнул, пытаясь вытянуть ноги — коленки разгибались с трудом и завидным хрустом, заставляя морщиться. Хотя, уж чему там хрустеть? А ведь было время… Да, по утрам, тяжело разгибая скрюченное тело, Иеф неизменно вспоминал былые времена, когда с мечом в руке он несся в бой, пришпорив коня… и снова, похоже к непогоде, ныла старая рана в бедре, когда-то до кости рассеченном сарацинской саблей.

Было время!

Впрочем, все это дело обычное, Иеф давно привык. Скорее неизбежный утренний ритуал.

Не задалось утро по другой причине. И причина эта сейчас разгуливала где-то к северу, по Ветряным Холмам.

Вчера пришлось выдержать очень неприятную беседу с Дзюдзельским епископом. Под глазом у его преосвященства красовался здоровенный, уже пожелтевший от времени фингал. Опухлость почти спала, но глаз все равно болезненно щурился, сверкая праведным гневом. Епископ весь вечер нервно пил вино, наливая бокал за бокалом, размахивал руками и взывал к правосудию, брызжа слюной и желчью. Иеф сидел напротив, сочувственно кивал, хмурил брови и мелкими глоточками цедил бургундское.

Епископа вполне можно было понять. Еще бы! Его! На глазах у всех! И теперь в столь неподобающем виде появляться перед паствой! Позор невиданный. Так разукрасить святой епископский лик мог только ненормальный. Ульрих, по прозвищу Зимородок.

Иеф все никак не мог взять в толк — каким чудом Зимородку удалось дожить до своих лет. С такими-то талантами! Может, просто на тот свет брать не хотели, опасались. Черти — они тоже не дураки. Уж в том, что после смерти Зимородка ждет адское пекло, венатор не усомнился бы ни на миг. Он всегда ненавидел старого друга лютой ненавистью. С его появлением, налаженная и размеренная жизнь неизменно сбивалась с ритма, так и норовя выйти из накатанной колеи и съехать прямиком в кювет. Зимородка вечно тянуло на несусветные глупости, а за ним самим тянулся длинный, истинно королевский шлейф всяческих грехов, начиная с катарской ереси, приверженцем которой, впрочем, он никогда не был, а заканчивая…

Все же, камнем преткновения в отношениях Зимородка со Святой Римской Церковью всегда были люди вроде Якоба. Церковь не признавала «дикую» магию, утверждая, что человек не может творить чудеса сам, а лишь с помощью Господа, поста и молитвы. Или с помощью дьявола, как вариант. Каждый приходской священник, искренне воздев руки к небесам, мог совершить маленькое чудо — превратить воду в вино для таинства евхаристии или зажечь благодатный огонь в канун Пасхи. Папы творили чудеса воистину славные. Бесспорным доказательством богоугодности этих чудес было то, что никому и никогда не удавалось воспользоваться ими в корыстных целях и вне установленного порядка. По крайней мере, так утверждалось, народ верил.

Дикие маги же всегда колдовали по собственному усмотрению, и в силу своих возможностей, когда и что хотели. Церковь в ответ отправляла их на костер едва ли не в младенчестве, как только становился заметен дар. До совершеннолетия доживали не многие, а уж хоть сколько-нибудь заметно развить свои способности удавалось лишь единицам — тем, кто находил способ эти способности скрыть.

Зимородок всеобщего убеждения в бесовской природе диких чудес не разделял, и эти противоречия порой принимали вид рукоприкладства.

От неминуемого возмездия пока спасала та самая папская грамотка, индульгенция, дарованная самим Папой Гонорием в счет грехов прошлых и даже будущих, за особые заслуги. Однажды Зимородок действительно отличился — спас Рим от разрушения, а самого Папу от лютой смерти. Святые отцы наверняка давно прокляли тот день. Теперь отправить Зимородка на тот свет можно было лишь с личного разрешения понтифика.

А вот епископ, кажется, был не против придушить Зимородка немедленно и собственными руками. Он снова и снова отхлебывал из бокала и громко с выражением икал, от чего длинный крючковатый нос его, совсем сизый от выпитого, презрительно дергался.

— Вы должны принять меры! — взывал он.

— Примем, — равнодушно соглашался Иеф.

Меры он безусловно примет, это его долг. Являясь председателем коллегии эшвенов города, он просто не может остаться в стороне. Но тут венатора мучил один вопрос — отправить навстречу Зимородку отряд городской стражи, это должно обезопасить от нападения епископских мстителей-головорезов, пусть уж доставят в целости и сохранности. С другой стороны — стража сильно усложнит Зимородку жизнь, если тот соберется по-тихому смыться. Сам Иеф смылся бы не раздумывая, Зимородок же…

Нет, пожалуй отправлять не стоит.

Он тяжело вздохнул, стянул с головы ночной колпак и закрыл на минуту глаза. Голова трещала, отдаваясь тупым гуденьем в висках. Кое-как, хватаясь за резную спинку кровати, удалось сесть. Нужно собраться, подумать…

— Как спалось, господин.

Верный старичок Бертран появился в дверях, умело таща с собой разом все, что необходимо — кувшинчик воды, тазик, полотенце и бритвенные принадлежности. Ловко расставил на столике.

Иеф хмуро глянул на него.

— Лестницу починили?

— Так не скрипит же, — развел руками Бертран.

Это тоже был почти ритуал, каждое утро добросовестно отыгрываемый обоими участниками. Вторая ступенька на лестнице неизменно прогибалась и жалобно скрипела под весом королевского венатора, заставляя того, в свою очередь, раздражено скрипеть зубами. А вот под весом маленького сухонького Бертрана ступенька скрипеть отказывалась, хоть прыгай он на ней. Бертран тоже отказывался вызывать мастера («Вот видите, господин! Видите! Вот я наступаю и ничего! Да вам показалось!») Врожденная прижимистость никак не могла позволить старичку-слуге так бездарно тратить деньги («Ведь не скрипит же! Ну, видите!»), даже не смотря на то, что уж в средствах Иеф не нуждался никак. Были ли в этом происки сатаны или каких других сил, но история тянулась уже третий год.

— Смотри, если не починят… — Иеф махнул рукой и тяжело вздохнул. Настроения спорить сегодня не было никакого.

Сейчас умыться, побриться, позавтракать.

Только позавтракать, как подобает, Иефу не удалось. Едва взялся за яичницу, как в дверь постучали, Бертран пошел открывать, и скоро от дверей донесся голос Язона Бергеса.

— Мне нужно поговорить с мессиром венатором, Бертран.

— Подождите здесь, господин сейчас занят.

Пусть бы подождал, но Иефу самому не терпелось. Он с тоской бросил последний взгляд на остывающие колбаски и встал из-за стола.

Гость хмуро бродил туда-сюда, то и дело нервно дергая широкий ремень.

— Доброе утро, Бегрес.

— Доброе утро, мессир, — он остановился, кивнул коротко, — простите, что слишком рано, но…

— Не рано, — Иеф нетерпеливо махнул рукой, — в самый раз. Пойдем в кабинет.

— Я не надолго, мессир.

И все же послушно пошел наверх. Ступенька скрипнула дважды, Иеф не удержался, злорадно потер руки — пусть только попробует не починить! Не скрипит ему!

— Я вчера был у Якоба, — без предисловий начал гость, как только дверь за спиной закрылась, — он совсем плох. Думаю и недели не протянет.

К такому повороту Иеф был не готов, замер на месте, не успев сесть. Что-то нехорошо кольнуло внутри. Предчувствие?

— Якоб? Не протянет и недели?

Верилось с трудом.

На секунду губы Бергеса сжались в тонкую жесткую линию.

— Он уже два дня как слег, почти не приходит в себя… его ведь пытали, живого места нет… Августо еще говорит — может быть яд, медленнодействующий… Я не знаю… — Бергес беспомощно развел руками. — Вы же знаете, мессир, ни один чародей, каким бы могущественным он не был, не может вылечить сам себя.

Иеф тяжело опустился в кресло, хмуро принялся тереть подбородок. Что теперь? Найти лекаря? Надежного человека, чтоб не проболтался. Да, безусловно… Эх, стоило ли вообще браться за это дело, если закончится вот так… Кто бы знал… Тяжелые молоточки в висках стучали все настойчивее.

— Нужно предупредить Зимородка. Сказать, чтоб не возвращался.

Бергес кивнул.

— Я сейчас выезжаю.

Он, кажется, хотел сказать что-то еще, но передумал, только шевельнул желваками на скулах.

— До свиданья, мессир.