«Итак, - сказал я, - непременное условие: никакого насилия над ней».

«Хорошо, - с ироничной улыбкой согласился Рауль. - Можно это даже записать, а нам расписаться. Кровью!» - рассмеялся он.

Изабелла презрительно посмотрела на него.

Жребий выпал Раулю. По договору неделю она принадлежала ему, неделю мне, а затем я, как последний ее хозяин, решал ее судьбу: оставить у себя, отдать команде или продать.

Через неделю состоялась торжественная передача пленницы. У нее был несколько изможденный вид, но красота не поблекла, а только стала еще более выразительной. Я спросил ее: было ли оказано насилие над ней со стороны первого хозяина? Если бы таковое было, по условиям договора Рауль был бы изгнан из эскадры, без права возвращения к нашей благороднейшей профессии.

«Нет, он выполнил обещание», - презрительно улыбнулась она, красноречиво поглядев на руку француза.

Его рука была перебинтована и висела на перевязи. Рауль был явно смущен этим.

Я отвел Изабеллу в дом, где располагался со своими рабами, и предоставил отдельную комнату. Она попросила меня вернуть ей двух рабынь, без которых испытывает известные затруднения.

«Разве Рауль не вернул их вам?»

«О рабынях вы с ним в своем договоре забыли упомянуть».

«О, простите нас великодушно...»

«Великодушно? Что ж, это столь редкое качество в этих краях, что я, пожалуй, прощу. Вы только не забудьте вернуть мне и Софью и Марию. А то здешний климат плохо сказывается на мужской памяти».

«Скажите, сеньора, рану Раулю нанесли вы?»

«Нет, - улыбнулась Изабелла. - Вот эта миленькая штучка».

Она вытащила из рукава стилет и провела нежным пальчиком по трем его граням.

«Ой, порезалась».

«Соблаговолите принять», - я протянул ей кружевной платок с вензелями «Ф» и «Д».

«Благодарю вас. Это излишне», - Изабелла спрятала стилет и стала поднимать порезанный палец к губам.

Я поддался порыву и перехватил ее руку. Я поднес ее к своим губам и поцеловал ранку. Кровь показалась мне сладкой.

«У вас сладкая кровь», - невольно вырвалось у меня.

«Что, у других пленников она горчит?»

Я невольно рассмеялся. Недобрый огонек в ее глазах погас. Она тоже улыбнулась.

«Довольно, мне уже не больно, - сказала она, отнимая руку от моих губ. - Вы мне предложите постель, воду и еду?»

«Он что, издевался над вами?»

«Нет, сначала он мне предложил стать его наложницей, и клялся осыпать меня золотом и изумрудами. Когда я ему отказала, он попытался овладеть мной силой, демонстрируя свои мужские достоинства и красочно расписывая утехи, которые ожидают меня, но я жестоко высмеяла его. Двое суток он потратил на уговоры, а потом распорядился давать столько еды и питья, чтобы я только не умерла с голода и от жажды. А спать разрешал не более трех часов в сутки. В остальное время меня будили его люди. Зато в последний день он заявился ко мне с царскими дарами, засыпал подарками, вниманием и обхождением. Стал угощать вином, яствами, но я сразу же почувствовала в вине привкус снотворного снадобья (я прошла эту школу в Венеции) и не стала пить. Тогда он велел мне выпить бокал, и тут я...» - Изабелла не удержала зевок.

«И тут вы вытащили эту миленькую штучку с трехгранным жалом? Вот ваше ложе, сейчас вам принесут все необходимое. Спокойной ночи, сеньора».

«Благодарю вас, - произнесла Изабелла и опустилась на ложе. - Простите меня, у меня не осталось никаких сил...»

Самое интересное началось у нас с Раулем, когда закончилось мое недельное право на пленницу. Он пожелал задать вопрос, не прибегал ли я по отношению к ней к насилию.

«Нет, не прибегал, - с насмешкой ответила Изабелла. - Разве вы не видите, его рука не болтается на тряпке».

Взбешенный Рауль занес над ней руку, но я успел перехватить ее. Француз стал вырывать свою руку из моей, но у меня рука достаточно цепкая, и я не выпустил ее. Тогда Рауль выхватил кинжал левой рукой и точно вонзил бы мне его в правый бок или в спину, но Изабелла обеими руками схватилась за него. Брызнула кровь из ее порезанных пальцев. Рауль замешкался, и я ударом кулака свалил его на землю. Зрители стали кричать: «На рею его! Повесить! Вздернуть!»

Я велел позвать Бонтемпса, чтобы он забрал своего помощника и сам решил его участь.

В Изабелле я нашел самую преданную женщину, какую только мог отпустить Господь мужчине. Нет, мы не были с ней близки, как можно было предположить, но сколько интереснейших бесед провел я с ней, Бог тому свидетель. Эта Изабелла оказалась родственницей Изабеллы Розер, той самой Розер, которая помогла Игнатию Лойоле в организации ордена иезуитов. Тайком от всех я переправил потом Изабеллу на родину».

- Надо же, я помню тот рассказ слово в слово, - сказал капитан. - А ведь прошло сорок лет...

Он чувствовал дрожь в теле. Видно, вся его прошлая жизнь застоялась в нем, как дурная кровь, и искала выход.

- А дальше? - по-детски простодушно воскликнула Анна Семеновна.

- Дальше? «Нашел из-за кого на дуэли драться - из-за бабы!» - фыркнул тот, что предложил мне начинать свой рассказ. «Что?» - спросил я. «Из-за бабы...» «Предупреждаю, это Дама моего сердца». «Из-за бабы, говорю, драться! - завелся тот. Глаза его налились кровью, лицо и шея побагровели, а руками, растопырив ладони, он брезгливо мотал над землей. - Из-за сучки...» Прошу прощения, сударыня... Пришлось ударить его разок. Я сел на свое место. Воцарилось молчание.

«Там, в твоих сказках, небось, не баланду едят, а окрошку с мясом трескают?» - спросил хмурый мужик, ласково взглянув на упавшего.

«Окрошки с мясом не было, сразу должен сказать. Сало было. Сухари двойной прокалки. Черное вонючее сало, скользкое и горькое, да труха из хлебных крошек, червей и мышиного кала. А запивались эти яства зеленой водой, протухшей год назад, с амебами и инфузориями-туфельками. И вообще, быт и общий вид у нас был еще тот, - я оглядел всех. - У вас тут еще пристойно. Бурая плесень в трюмах, где белая, где зеленая, а где просто черная, прогнившая палуба, башмаки проваливались в гниль и труху, растрепанные паруса, составленные из кусков грот и бизань... И, венец вселенной, беззубые, задристанные, опухшие оборванцы, куда вам до них! Да еще к этому нескончаемые ночи. Жуткие ночи в тропиках, когда во сне оплавляешься, как свеча». А закончил я почти как Толстой: «Вообще-то пираты не делали ничего необычного, они зарабатывали на жизнь. Пират - не профессия. Пират - это образ жизни, символ несогласия с жизнью. Можно ли соглашаться с жизнью, в которой хочется стать пиратом?» Помню, после этих слов я встал. Мне вдруг показалось, что передо мной огромная масса людей. Больше, чем в зале, больше, чем на площади, наверное, больше, чем в жизни.

Анна Семеновна согласно кивнула головой. Взор ее блестел.

«Сундуки с золотом, острова сокровищ, скелеты и черепа, трюмы и бочонки с ромом - продолжил я косить подо Льва Николаевича, - такая белиберда! Но как они пленяют слух, как они будоражат воображение! Недостаток разума и воображения делает из послушного обывателя или батрака отчаянного пирата. Пардон, я отвлекся. Когда Рауль показался на набережной в сопровождении десятка головорезов, у меня сердце дрогнуло, но один только раз. Представьте: набережная, туман, не спеша, мы идем навстречу друг другу. Сошлись под фонарем. Ворвань еще не зажгли. Смеркалось... Обошлись без учтивых фраз и поклонов. Я достал саблю, намотал на левую руку платок и приготовился к обороне. Рауль жестом остановил своих бандитов и напал на меня. У меня не было сомнения в подлости Рауля, но на секунду его жест показался мне исполненным благородства. Правда, он то и дело норовил встать так, чтобы его дружки оказались за моей спиной. Долго бы я не продержался. Едва звякнули клинки, два француза уже были у меня с боков, но тут из-за поворота вывернули мои товарищи. Они молча бежали к нам. Отразив удары Рауля и великана, наседавшего слева, я запрыгнул на валун у отвесной скалы. В нем было углубление, и я мог там плясать, как в чаше, не опасаясь, что мне подрубят сбоку ноги. Когда подоспели мои товарищи, для бандитов Рауля это было полной неожиданностью, и они потеряли сразу же половину своих людей. Вторая половина тут же побросала клинки. Один Рауль с бешеной силой клацал саблей по камню. Я соскочил на землю и, дав знак своим, чтобы не встревали, напал на Рауля. Я ранил его в грудь и плечо. Чтобы не отдать свою саблю мне, он швырнул ее в воду, а руки скрестил на груди».