– Ну давай, хозяин, садись. Поужинай с нами, – пригласил он Сашку к столу. – Пал Палыч я…

Бухин пожал протянутую руку, достал телефон и снова набрал номер отделения.

– Костя, – сказал он дежурному, – к тебе завтра три мужика придут… да… из Херсонской области. Ты посодействуй, пусть их пропишут у меня. Временно.

– Ну что, мужики, – со вздохом сказал Бухин ждущей решения троице, косясь на бутылку водки и думая о том, что сегодня он придет домой нетрезвый и поздно и Дашка наверняка будет недовольна. – Ужинать так ужинать…

– Сань, ты чего такой смурной сегодня?

– Голова болит…

У Кати тоже почему-то болела голова. То ли от танцев, то ли от выпивки. Но не говорить же Бухину, что она вчера с Богомолец отрывалась по полной на похоронах хомяка и от этого у нее сегодня головная боль.

– Магнитная буря, наверное, – сказала она неуверенно.

– Ты у Богомолец вчера была? – спросил Бухин.

– Не успела. Завтра пойду.

– А я строителей нанял, – похвастался Сашка. – Сделают под ключ.

– Дорого?

– Нормально.

– Да, я забыла – Сорокина вчера звонила.

– И что?

– Да как всегда… Навыписывала тебе поручений по театру.

Бухин застонал:

– У нас же по этому делу Игорь…

– Сань, по-моему, она тебя больше любит, – лукаво подмигнула Катерина.

– Господи, – с чувством возопил Бухин к небу, – избавь меня от напрасной работы! Ты ж все видишь! У меня ремонт, дети малые, а на меня еще и разбой навесили!

– Ну, ты же в отделе единственный театрал? – напомнила ему Скрипковская. – И с фигурантами у тебя контакт налажен. Кстати, Саш, тебе вчера, ну, когда ты уже ушел, из театра звонили, спрашивали.

Телефон на столе как будто подслушивал – тут же разразился длинной трелью.

– Да, – сказала старлей Скрипковская в трубку и сделала страшные глаза. – Да, Маргарита Пална…

Бухин махал руками, корчил рожи, и она с легким сердцем соврала:

– Нет, еще не пришел. То есть был, но уже ушел. На него еще и разбой повесили. Да, Данильчук. Да, звонила – и тоже… Наверное, телефон выключил… для пользы дела. Некоторые не любят. Да, знаете, у его близнецов зубы прорезались! Ой, да, – заверила она после довольно длительной паузы, в продолжение которой Сорокина, видимо, излагала все, что знала о младенческих зубах. – И температура была, и все такое, точно! Даже врача вызывали! Да, я ему передам. Записала. Обязательно!

Наконец Катя положила трубку и отдышалась.

– У-ф-ф! Тебе Сорокина звонила, – сообщила она, как будто Сашка не сидел рядом. – Сказала, чтобы прямо сегодня в театр бежал.

– Зачем? Опять там кого-то отравили?

– Типун тебе на язык! Вот, сегодня обязательно всех опросишь. – Катерина пододвинула к напарнику бумажку, и тот даже застонал:

– Да я их всех и за неделю не опрошу!

Старлей Скрипковская пожала плечами.

– Тогда сам бы с ней и разговаривал! Да, кстати, Лысенко тут с одной девицей из театра роман крутит, кажется. Ты подкатись к ней, может, она тебе помогла бы с опросом.

– Не хватало мне только лысенковских девиц! – раздраженно сказал Бухин, размышляя одновременно о разбое, театре и о том, что вечером непременно нужно побывать в квартире, обязательно проверить, что там наремонтировала его «бригада». Да, и платить он им обещал каждый день! – Ты мне сама помочь хотела, – сварливо напомнил он. – Говорила, что Богомолец опросишь. Ну что, пойдешь со мной в театр?

– Нет, Сань, никак не могу. – Катерина даже вздохнула. – Мне тоже нужно бежать. Побеседовать с поварихой, которая тот самый подозрительный тортик делала. Который покойница в последний раз кушала и который ей жена любовника заказала, – пояснила она.

– Дохлый номер, – прокомментировал Бухин. – Не стала бы повариха ее травить. И как? Все же тортик ели. А умерла одна Кулиш.

– Ну, может, повариха что-то знает… О Столяровой, например. Или о Савицком.

– Скорее уж сама Столярова что-то в тортик подложила, – заявил Бухин. – Она же его от поварихи забирала, нет?

– И это тоже надо выяснить, – задумчиво сказала Катя, делая пометку в блокноте.

Кондитер Татьяна Черная знала об оперной приме Ларисе Столяровой все. Когда любимая певица родилась, где училась, во сколько лет вышла замуж. Знала весь ее репертуар. Знала ее кондитерские вкусы, а заодно и предпочтения всей оперной труппы. И о ветреном муже своего кумира Татьяна также была осведомлена. Однако своими познаниями с явившейся из милиции несимпатичной девицей кондитер Черная делиться не желала. Ей почему-то сразу показалось, что рыжая оторва копает под Ларису Столярову, за которую меломанка-кондитерша была готова, как говорится, хоть на плаху.

Кате кондитерша тоже не понравилась. Глаза у работницы сладкого цеха бегали, не задерживаясь ни на одном предмете, руки теребили фартук, и от Катиных расспросов она пыталась отбояриться неопределенными оборотами. Катя устала от ее бесконечных «не знаю», «не помню», «не видела», «не слышала». Промаявшись с Татьяной Черной битый час, она не вынесла из состоявшейся беседы практически ничего конкретного, зато совершенно ошалела от запахов всяческой сдобы, доносящихся из цеха сюда, в кабинет бухгалтера, который ей любезно предоставили для работы. Посмотрев на часы и увидев, сколько драгоценного времени потрачено впустую, старлей Скрипковская поняла: нужно убираться восвояси, мастер-кондитер ничего толкового не скажет. Ну не глянулась ей Катя, и все. Наверное, нужно было Лысенко к ней подослать. Во-первых, тот ужасный сладкоежка, а во-вторых, любая женщина, пообщавшись с ним десять минут, готова была для бравого капитана на все.

Она вздохнула, сложила свои бумажки стопочкой, потом подровняла их и снова вздохнула:

– Ну, Татьяна Афанасьевна, если вы больше ничего не знаете… Не буду вас мучить. Распишитесь здесь и здесь.

Кондитерша сидела напротив в белом, пропахшем чем-то приторным халате, с белым же гофрированным колпаком на голове и неприязненно смотрела на милиционершу. Руки ее, розовые, пухлые, с гладкими, коротко остриженными ногтями, были сложены в замок на животе, а губы скорбно поджаты. Ручку она почему-то брать не спешила.

– Я недавно у Ларисы Федоровны была, – мечтательным голосом сообщила Катя, как бы не замечая ни поджатых губ, ни антипатичного взгляда, – прямо у нее дома. Там столько фотографий! Знаменитости разные, и с автографами… По-моему, Лариса Федоровна – замечательная певица!

Черная нерешительно взяла ручку.

– Вот здесь, где галочка, – указала Катя. – Вы просто распишитесь, что мы побеседовали. Это не допрос, и ни к чему вас не обязывает. Да, Лариса Федоровна мне много о своей жизни рассказывала. Только муж ее, конечно… Да, вот еще здесь. И очень она, Татьяна Афанасьевна, пирожные ваши хвалила!..

Лицо у кондитерши неожиданно сделалось таким, что Катя непроизвольно замерла, боясь пошевелиться, совсем как легавая собака, учуявшая в кустах притаившуюся дичь. Пустая фраза про пирожные для примы, которую Катя выдала напоследок, оказала на ее собеседницу такое действие, что кондитерша едва не свалилась со стула.

– Здесь?.. – дрожащим голосом осведомилась Черная, шаря глазами по документу и не находя нужного места.

– Вот тут, – притворно вздохнула Катя и указала ноготком. Мысли ее неслись как угорелые.

Черная подняла оброненную ручку. Пальцы ее выплясывали, и последняя подпись настолько разительно отличалась от двух предыдущих, что и графологу показывать было не нужно. Старлей Скрипковская даже без экспертизы готова была присягнуть, что кондитер Черная находится сейчас в состоянии так называемого аффекта. Но что именно привело ее в это состояние?! Думать нужно было быстро, чтобы дожать мастерицу сладких дел прямо сейчас, не отходя, как говорится, от кассы. Какая фраза послужила спусковым крючком? О чем она говорила? Так… о том, что была у Столяровой дома… о фотографиях… автографах… муже… нет, о муже они почти не говорили. О пирожных? Пирожные? Или фотографии? Фотографии пирожных? Да не было там ничего такого… Или она сама все запамятовала? Катя силилась вспомнить, что именно было запечатлено на фотографиях дома у Столяровой. Что такого она увидела или сказала, отчего кондитерше стало дурно? Так, давайте пройдемся по всему ряду еще раз: