Я ненавижу этих людей так сильно именно потому, что они слишком легко решили для себя проблему, над которой я бьюсь уже много лет: возможно ли быть убийцей и сохранить живую душу? У людей, которые убивают детей наркотиками, водкой и клеем, которые насилуют маленьких детей до смерти, наверное, никогда не было души. А нет души – нет и проблемы. А у меня? Что у меня вместо души?

Я хорошо помню, какой чистой девочкой я была и как воспаряло все мое естество от музыки – самого прекрасного, что было у меня в жизни… А у этих людей в жизни нет ничего прекрасного. У них нет других радостей, кроме жратвы, выпивки и животного секса. А у меня есть цель. Прекрасная цель. Такая же прекрасная, как всепоглощающая страсть Катерины Измайловой к мужчине. Это любовь, такая же безграничная, как у меня – к театру. И ради этой любви она пошла на все. Даже на убийство ребенка. Я содрогаюсь от этого. Я не смогла бы убить ребенка… Значит, моя любовь к театру недостаточно полна? Значит, все, что я уже сделала на пути к достижению своей цели, – бесполезно? И убитые мной люди – напрасные жертвы? Ладно, пусть бомжи, на которых я отрабатывала свою методику, не в счет. Они – не люди. Они все равно умрут, на год-два раньше или позже – не важно. Но Оксана Кулиш… Она уж точно выделялась из серой массы. И она была достойной жертвой на пути к высшей цели. И если за бомжами я просто наблюдала, как экспериментатор за белыми мышами, то от убийства Кулиш я получила острое удовольствие. День, когда я решилась на это, стал для меня праздником. Кроме того, я ненавидела ее! Ненавидела глубоко и остро. Она столько лет мучила меня. Она отбирала у меня все, что принадлежало мне по праву, – ведь то, что я талантливее ее, несомненно. И не будь на моем пути Оксаны Кулиш, жизнь моя пошла бы совсем иначе. И может быть, мне даже не пришлось бы никого убивать…

– Это Людмила вам сказала?

– Людмила вас выгораживала как могла, если вам это интересно, – сообщила Катя певице Жене Богомолец, которая сидела сейчас у нее в кабинете. – Это наши собственные выводы, подкрепленные уликами.

– Вот как? – Женю Богомолец нелегко было смутить. Она поудобнее уселась на стуле и закинула ногу за ногу. – И что же это за улики?

– Несмотря на то, что Белько разорвала записку и скомкала остатки, на бумаге остались ваши отпечатки пальцев. Откуда им было взяться, если бы вы не писали ее? А отпечатков Сегенчук там нет. Она даже не озаботилась надеть перчатки, когда отправилась в гримерку Белько. Да, почерк, кстати, хотя и измененный, тоже ваш. Хотите, экспертизу закажем?

– Зачем? – подняла брови певица. – Ладно, записку я написала. А что тут такого? Я же ничего больше не сделала?

– И, кроме всего прочего, вы первая вбежали в гримерку, – продолжала уличать Богомолец дотошная милиционерша. Да, певица ее явно недооценила. На вечеринке она показалась ей довольно безобидной и простенькой…

– Выходит, вы, Женя, стояли неподалеку и ждали, пока Сегенчук закончит портить костюмы Белько. А если стояли и ждали, значит, знали, зачем она туда отправилась. Да еще и с ножницами в руках. Так ведь? Женя, для чего вы старались перессорить всех в театре? – напрямую спросила Катя. – И к тому же накануне премьеры? И зачем вы подложили Белько эту жуткую записку? Вы же понимали, что после убийства Кулиш все и так косо смотрят друг на друга, и вдруг такое послание! И зачем вы подставили Сегенчук? У нее же теперь будут ужасные неприятности! Ведь Люда ваша подруга? Или это не так?

– Ну, с запиской действительно вышло не совсем красиво, – пожала плечами Богомолец. – А с Людой… Мы не совсем подруги… в полном смысле этого слова. То есть она считала меня свой подругой, а я… Люда Сегенчук слишком скучная, сентиментальная, впечатлительная и романтическая особа. А такую мне иметь в подругах неинтересно и не совсем удобно, если вы меня понимаете. У меня лично театра хватает и на работе…

– Наверное, не хватает, если вы распускаете слухи и сплетни, – сухо сказала Катя.

Жаль, Женя Богомолец, с которой они вместе были на вечеринке, ей очень понравилась. И вообще, Катя подумала, что в театре Женя Богомолец – такая же душа общества, какой она была на капустнике в общежитии.

– Господи, у нас в театре такая скукотища! Просто сдохнуть можно! Так хотелось расшевелить это сонное царство! У вас курить разрешают?

– Курите, – кивнула Катя.

– Спасибо.

Женя Богомолец достала из сумки пачку сигарет и картинно закурила. Катя молча пододвинула ей пепельницу.

– Я – человек веселый. Люблю розыгрыши, анекдоты там всякие…

– Сплетни, интриги… – закончила за нее Катя. – Женя, зачем вы подали Люде Сегенчук эту дикую мысль – испортить костюмы Ани Белько?

– А Людка что, всю жизнь должна на подхвате быть? Аньке повезло – после Кулиш Савицкий ее пригрел, дал спеть Измайлову. А Людка чем хуже? Эта дура только театром и бредит. Ей, кроме театра, в жизни ничего больше и не нужно! А у Людмилы, между прочим, голос не хуже, чем у Белько! Анька все равно замуж собиралась и сказала, что уходит. Ну конечно, она с Савицким сейчас потому, что иначе он ей Измайлову петь не даст… как никогда ничего не давал. Он же только любимчиков своих и видит, остальные для него так – массовка. Да и все мы, молодые, всю жизнь должны ждать, пока до нас дойдет очередь, так? Всю жизнь ходить вторым составом и дожидаться, пока приму в восемьдесят лет паралич разобьет или она ангиной заболеет? Да мне тогда самой шестьдесят стукнет! А нам сейчас всего хочется… Не на капустниках же только петь! А в театре нашем дорогом мы можем только выйти у рояля постоять – подружками Татьяны Лариной. «Пре-екрасно-о, о-о-бворожите-е-льно… Еще-е, еще-е», – пропела она ерническим голоском. – Это, считай, и вся их роль, – пояснила она простой, как хозяйственное мыло, милиционерше. – Подружек Ларинских. Вот так постонешь один раз за всю оперу – и адью. До следующего раза. А есть такие оперы, где женских партий вообще раз-два – и обчелся! «Борис Годунов»[35], например. На четырнадцать мужских партий – всего четыре женских. И то две из них – хозяйка корчмы и нянька. И даже за эти вечно драка… Ну а кто Марину Мнишек[36] петь будет, и ежу понятно. Или жена Савицкого, или его любовница. А остальным там вообще делать нечего… И что нам, молодым певицам, остается? Хоть на свадьбах с лабухами попсу петь нанимайся, или в церковный хор, чтоб от тоски не помереть, чесслово… Да, у Люды Сегенчук прекрасный голос, чтобы вы знали!

– А у вас? – Катя намеренно обращалась к Богомолец на «вы», давая тем самым понять, что вечеринка – одно, а разговор в кабинете Управления – совсем другое.

– И у меня голос хороший. Но я в любовницы к Савицкому не рвусь, хотя мне тоже хочется заглавные партии петь.

– А Сегенчук что, хотела быть любовницей Савицкого? – поинтересовалась Катя намеренно простодушно.

– Людка? Ой, она не в его вкусе совершенно. Он на стерв западает, вот Оксаночка покойная стерва еще та была…

– А что, Белько тоже стерва?

– Ну… Белько… Темная она лошадка, Белько… С виду такая девочка-ромашка… а что у нее внутри на самом деле, даже я понять иногда не могу. Мне кажется, она его взяла только тем, что из театра собралась уходить. Этого он никак допустить не мог. Он же вокруг нее сколько лет увивался, но так и не трахнул. Мужское самолюбие взыграло. Ну и, кроме того, она действительно просто создана для театра. У нее и сценический талант есть, и внешность, и голос… Мозгов вот только маловато, – подпустила ядовитую шпильку Богомолец.

– А почему? – поинтересовалась Катя.

– Да потому, что ей и ждать не надо было, пока Кулиш грибочками покормят… Но она же порядочная… дура. В очередь стояла, пока место освободится.

– Что, при живой любовнице она не могла с режиссером романы крутить, а при живой жене можно? – удивленно спросила Катя.

– Ой, я тебя умоляю… Простите, теперь мы, кажется, на «вы»? Не обидела? Ну ладно, как хочешь… Какая там жена! Лариса для Савицкого давно уже как декорация – с виду настоящая, а на деле фанера разрисованная… Она ему до лампочки, прятаться за ней только удобно – вроде как и женат. Теперь у нас Белько примой будет. – Богомолец с силой вдавила докуренную сигарету в пепельницу. – Потому как у Савицкого комплекс – любая прима непременно должна быть его любовницей. И наоборот – любовница должна быть примой. А зачем ему абы кто? Теперь он для Анечки во всех спектаклях место найдет. Ну, будем справедливы, этот комплекс не только у него. Это у многих режиссеров. Эффект Пигмалиона[37]. А я, например, примой через его постель быть не хочу.