— Эй, марсовый, — проревел Джек, заглушая все разговоры вокруг. — Что думаешь о нем?

На марсе дежурил Оден, опытный шелмерстонец средних лет. Через мгновение он отозвался:

— Нет, не наш. Клянусь, сэр. Думается мне, что это француз. Очень уж необычно громоздкие у него реи. Собирает шлюпки так быстро, как они только могут грести. Боюсь, совесть у них нечиста. Угрызения совести всех делают трусами.

Стэндиш с некоторым удивлением посмотрел на марс, и Стивен объяснил:

— Одена, как я думаю, можно назвать проповедником без сана среди сифианцев.

После этого он вернулся к знакомству с далеким судном. В море столь спокойном, что огромные просторы казались стеклом, а малейший ветерок вызывал волнение, подзорную было несложно удерживать трубу неподвижно. По мере того, как солнце набирало силу — теплое, даже жгущее сквозь рубашки — воздух стал столь чистым, что можно было разглядеть взмахи весел на спешащих обратно шлюпках, и даже, как ему показалось, брошенную за борт сеть с серебристой рыбой.

— Доброе утро, джентльмены, — повернулся Джек. — Вы видели снег? [6].

Говорил он совершенно искренне, вовсе не намереваясь изумить несчастных сухопутных крыс. Но его так часто осаждали учеными ремарками, что теперь было весьма приятно видеть выражение абсолютной тупости на всех трех лицах.

Удовольствие испортил Стэндиш, который первым собрался с мыслями:

— О да, сэр, я подумывал достать пальто.

Пуллингс замер, Вест и Дэвидж отвернулись. Свеженазначенный казначей не должен таким тоном отвечать капитану. То, что его выловили из воды, не дает права на такую фамильярность.

Джек объяснил:

— Шнявой мы называем суда такого типа, у которых за грот-мачтой установлена трисель-мачта. — Повернувшись к Стивену, он продолжил: — Оден, а он в таких вещах разбирается как никто другой, клянется, что это не контрабандист или приватир из юго-западных графств. Думаю, нам надо взглянуть поближе — ветер с подъемом солнца может усилиться. Бедняги, у них в полумиле за кормой славный косяк трески, они его загребали, когда нас заметили.

— Они же не окажутся невинными рыбаками?

— С такими-то реями и скоростным корпусом? И с портами для пяти орудий по борту, и с тьмой народа на палубе? Нет, это, по-моему, французский приватир, и похоже, только с верфи. Капитан Пуллингс, у нас на борту ведь есть весла?

— Да, сэр. Договорился насчет них в доке — их списали со старого «Диомеда», и они там как раз лежали без дела.

— Очень хорошо, отлично. Вряд ли стоит сейчас грести, пока они сами не начнут. Я вполне уверен, — на этих словах Джек дотронулся до деревянного кофель-нагеля, — что вскоре задует ветер с зюйд-веста. Но все же их нужно достать и приготовить порты. Тем временем, мистер Вест, давайте воспользуемся преимуществом того слабого ветра, который может нас двигать. Доктор, что скажете о завтраке?

Крайне необычно для такого большого и тяжелого корабля как «Сюрприз» использовать весла, так что весельные порты покрылись коркой из множества слоев краски. Плотнику пришлось открывать их ломом-пробойником и свайкой. Но поскольку в предполуденное время едва ли было заметно дуновение ветерка, в четыре склянки фрегат пошел на веслах (команда обедала повахтенно) и начал ползти по водной глади словно огромное, длинноногое и неэффективное водное создание. То же самое сразу сделала шнява.

— Встанете рядом с бондарем, сэр, раз вы довольно высокий? — спросил Пуллингс у Стэндиша, но увидев недоумение на его лице, объяснил: — На флоте есть старая поговорка, когда предстоит крайне тяжкий труд, «джентльмены налегают вместе с моряками». Видите, как капитан и доктор в свою очередь налегли на весла?

— Да, конечно, — воскликнул Стэндиш. — Буду очень счастлив... Буду рад снова взять в руки весло.

Джентльмены налегали вместе с моряками, и хотя первую четверть мили не обошлось без замешательства (от особо неудачного гребка «завязли» весла, и полдюжины моряков рухнуло на колени к соплавателям), но скоро они попали в ритм. Когда корабль набрал скорость, длинные неуклюжие гребки продвигали его так, что вода журчала вдоль борта. Не было недостатка в усердии, советах («Вытянитесь, сэр, и смотрите на шлюпку») и веселье. Приятный образец хорошего экипажа за работой. Когда бросили лаг, он показал два с половиной узла.

К несчастью, шнява делала три, а то и больше. Она была гораздо легче, ее команда больше привыкла грести, а будучи много ближе к поверхности воды, использовала весла с большей результативностью. После первой смены на веслах Джек посмотрел в сравнивающую подзорную трубу — преследуемое судно наращивало разрыв. Час спустя это стало очевидно всем на борту — даже в наполненной светом бесконечности моря и неба милю на глаз определить можно. Смех затих, но не усердие. С угрюмыми, сосредоточенными лицами гребцы наваливались вперед, опускали и поднимали весла час за часом, смена заступала на место при первом ударе склянок так аккуратно, что едва ли пропускался хоть один замах.

Солнце давно прошло зенит, шнява слилась с горизонтом, одни лишь паруса виднелись далеко-далеко. На борту воцарилась тишина, нарушаемая лишь кряхтеньем гребцов, пока не начал задувать долгожданный ветер с зюйд-зюйд-веста. Сначала он наполнил верхние паруса и пустил рябь по морю далеко впереди. Корабль ожил, и когда брамсели наполнились, Джек скомандовал: «Суши весла!». Он вместе со всей командой с тревожным восторгом прислушивался к пению ветра в снастях и шуму рассекаемой носом воды.

Наполнились ветром марсели и нижние паруса. С точно обрасопленными реями Джек мог убрать весла. Многие матросы разминались, трясли ногами-руками или потирали поясницу, но секунду спустя уже охотно и ловко взбирались на мачты, дабы поднять привычное для фрегата облако парусов. Усиливающийся ветер сместился на полрумба к весту и теперь дул позади траверза. Можно было поставить впечатляющий набор бом-брамселей и трюмселей, а также все наветренные лисели, блинд, бом-блинд и несколько стакселей. Зрелище столь красивое, что Стэндиш, поднявшийся подышать свежим воздухом после чуть теплого супа из баранины и первого знакомства с крупными долгоносиками, называемыми обычно «лодочниками», увидев все это вместе с солнечным светом, сияющим сквозь и вокруг всех изгибов, выпуклостей и бесконечного разнообразия ярко освещенных или деликатно затененных оттенков белого, восхищенно охнул.

— Господи, сэр, — обратился он к Пуллингсу, — это же прекраснее готического великолепия!

— Рискну сказать, что вы правы, сэр, — согласился Пуллингс. — Но долго мы всё это держать не сможем, мне кажется. Видите, какая качка начинается. — Так и случилось, причем не в обычной благородной и бодрящей манере: корабль редко, когда так глубоко сидел в воде. — С зюйд-веста идут валы, а с ними точно придет крепкий ветер.

— Мы догоняем шняву? — поинтересовался Стэндиш, уставившись вперед на непроницаемую взгляду парусину. — Мы наверняка движемся с огромной скоростью.

— Ближе к девяти узлам, — ответил Пуллингс. — С тех пор, как нас подхватило ветром, может быть, около мили и выиграли. Но с такой осадкой, с запасами на год с лишним, наш кораблик не может показать всё, на что способен, даже близко. Я помню, как фрегат с таким ветром с места набрал двенадцать узлов. Мы бы уже полчаса назад встали бы борт о борт со шнявой. Но она тоже поймала ветер, и, возможно, даже немного отрывается. Исключительно быстрая шнява — я редко видел такие реи. Если бы вы пошли на нос с подзорной трубой, то могли бы ее отчетливо рассмотреть. А если приглядеться, то можно увидеть на ней дополнительные паруса.

— Спасибо, — отозвался Стэндиш отстраненно. Взгляд его сосредоточился на поручне: тот поднимался, поднимался, поднимался, замер на мгновение и начал неизбежное головокружительное падение.

— Заметьте, — продолжил Пуллингс, — что если дело дойдет до шквала, о котором говорил капитан, а я уверен, он прав, тогда преимущество будет у нас. Мы выше, при сильном волнении страдаем не так сильно, как шнява. Держитесь за поручень, сэр, будьте добры.

Когда Стэндиш пережил первый приступ, Пуллингс сообщил ему, что ничто не сравнится с доброй рвотой лучше, чем кровопускание, ревень или синяя пилюля. Он скоро привыкнет к качке. После этого позвал двух веселящихся матросов, чтобы те увели казначея вниз. Тот с трудом мог стоять, лицо его приобрело желтовато-зеленый оттенок, а губы удивительно побледнели.