по-видимому, в предгорьях Гималаев. Автор настоящего романа ассоциирует его с известным в истории царем Пором (по-

гречески Порос), правителем индийского царства в Северном Пенджабе, который был покорен Александром

Македонским, хотя и оказал сопротивление захватчикам.

Их стадо не было маленьким, напротив — оно было достаточно велико. Но пастухи любили животных и

сильно горевали, если пропадал даже самый маленький ягненок. Стада составляли все их богатство. А рыжей

своей коровой и ее теленком старый пастух особенно дорожил. В окраске их были отличительные знаки,

которые по пастушьим приметам приносили счастье и удачу.

Потому так встревожен был старый пастух, Сразу встал он и вышел из круга. Ему показалось дурным

знаком, что известие о пропаже теленка пришло именно тогда, когда они говорили о злодеяниях греков.

“Наверно, — подумал старик, — теленок отбился от стада по дороге на пастбище и какой-нибудь грек увел его”.

Он расспросил всех, кто ходил со стадом, где и когда в последний раз видели теленка, и узнал, что на

пастбище теленок был, но никто не видел его после того, как стадо спустилось вниз, возвращаясь в долину. Все

были уверены, что теленок либо потерялся где-то в горах, либо стал добычей хищника и что вряд ли его можно

будет найти. Но старый пастух был не из тех, кто теряет надежду, прежде чем сделает все, что в его силах.

— Ни крошки не будет у меня во рту, пока я не найду этого теленка! — поклялся он.

Он туго затянул свой пояс, взял в руки старый пастушеский посох и, позвав с собой тех, кто готов был

пойти с ним на поиски, отправился в горы.

Как уже было сказано, стояла ночь полнолуния. По-летнему ни облачка не было на небе, и свет луны

заполнял его из края в край. Дальние высокие вершины покрыты были снегом, и лунный свет отражался в них,

так что казалось, будто небесная река широким потоком струится на землю и заливает ее всю. По ночам леса в

Гималаях обычно кишели хищным зверьем. Но в эту ночь все живое замерло в лесах, будто околдованное

волшебным светом.

Старый пастух не замечал редкой красоты ночи. Словно святой садху1, всецело сосредоточившийся

мыслями на боге, думал он лишь о пропавшем теленке, отмеченном счастливыми знаками. Каждое мгновение

глаза его были готовы разглядеть в густой тени деревьев заблудившегося несмышленыша, а уши — услышать

его жалобный зов.

Много молодых пошло на поиски теленка, но зорче всех были сейчас глаза старика, крепче всех — его

ноги: так велико было его стремление найти пропажу.

Когда они пришли на пастбище, старый пастух велел обыскать весь окрестный лес. Он выбрал

направление для каждого из своих спутников и сам пошел по одной из троп. Он не пропустил ни одной пещеры,

осмотрел все заросли диких кустарников на своем пути. Но тщетно. Теленка нигде не было.

1 С а д х у — странствующий нищий-аскет у индуистов.

Почти теряя надежду, он свернул с дороги, по которой обычно стада спускались в долину; немного в

стороне от нее был еще один, очень крутой спуск. Рискованно было идти ночью этим путем, но, подумав, что

теленок мог случайно туда забрести, пастух решил поискать и там. За свою долгую жизнь старик привык к

трудным пастушьим тропам, но этот спуск был так узок и крут, что он несколько раз спотыкался и падал.

Пройдя больше половины пути, он остановился. В этом месте тропа раздваивалась, и одно из ее

ответвлений — чуть приметная каменистая тропка — шло на восток, в страну Магадху. Некоторое время пастух

раздумывал, спускаться ли ему в долину или свернуть к востоку и поискать теленка на той магадхской тропе.

Он колебался, но, почувствовав наконец сильную усталость, решил вернуться в долину.

Не успел он пройти и двух шагов, как ему показалось, что где-то неподалеку плачет ребенок. Но как мог

очутиться глубокой ночью в этом диком месте грудной младенец? “Верно, это кричал какой-то редкий зверь”, —

подумал старик и не стал останавливаться. Но снова, и теперь уже совершенно явственно, до него долетел

жалобный детский плач.

Было трудно заставить себя вернуться, но пастух решил, что все-таки надо взглянуть, что это за диво, и

пошел по тропе, что вела в Магадху. Именно с той стороны доносился плач.

Пройдя по тропе шагов пятьсот, старик понял, что плач раздается из-под огромной, развесистой

смоковницы, которая отбрасывает густую тень к своему подножию. Он поспешил к дереву. Там, на груде сухих

листьев, лежал белоснежный сверток. В нем, захлебываясь плачем, извивался крохотный младенец.

Жалость и удивление охватили старика. Он наклонился, взял сверток в руки и вынес из тени на лунный

свет. Он успокоил ребенка и, прижав его к своей груди, произнес:

— О всемогущий Владыка Кайласы1! Не ведаю я, произошло ли великое несчастье или великое

преступление совершилось здесь. Но, видно, так пожелал ты, чтобы, пойдя на поиски своего теленка, я нашел

этого прекрасного младенца. Видно, такова воля твоя, чтобы именно я вскормил и вспоил его, чтобы я, бедный

пастух, его вырастил. Ни знатности, ни богатства не могу подарить я ему, но я отдам ему всю свою любовь.

Едва старик прижал к себе младенца, тот сразу же замолчал и крепко прильнул к его груди. Думая про

себя, что есть особый знак в том, каким чудесным образом дарован ему младенец, держал старик путь домой в

долину, В деревне он узнал, что теленок его нашелся. Это известие окончательно утвердило его в мысли, что все

происшедшее с ним случилось по воле всеблагого Шивы.

Он показал младенца соплеменникам, и те, разглядев богатую материю, в которую он был завернут,

решили, что ребенок, должно быть, знатного рода. Но на теле его не нашли никакого другого знака, кроме

охранительного браслета, усыпанного драгоценными камнями.

1 В л а д ы к а К а й л а с ы , или Кайласанатх — эпитет одного из главных богов индуизма — Шивы; Кайласа — гора в

Гималаях. Согласно индуистским воззрениям — обиталище Шивы и его жены Парвати.

II. НИЩИЙ БРАХМАН1

Прошло шестнадцать лет. Давно уже греки утвердили свою власть в Пенджабе. Император Александр,

овладев этой огромной страной, оставил управлять ею своих наместников, а сам отправился на родину. Среди

побежденных был и могучий раджа по имени Парватешвар. Сломив Парватешвара, Александр одарил его

“милостью”: удостоил быть своим сатрапом — самому управлять отнятым у него же царством и даже

возглавлять греческих начальников — доверенных императора. И раджа этот возгордился вдруг милостью

врага, своего победителя, счел за честь титул сатрапа греков. Так часто бывает с теми, кто однажды поступился

свободой: приняв ярмо подчинения, они со временем начинают им гордиться и ждут, чтобы другие поскорее

надели такое же ярмо. То же случилось и с Парватешваром. Став слугой своих поработителей, он много сил

положил на то, чтобы другие страны арьев2 приняли власть греков. И хоть сам он был арья, армию свою он

составлял теперь большей частью из греков. За это его стали звать предводителем нечестивых.

С установлением греческого господства стала распространяться и греческая наука, а достоинство

индийских наук низко упало. Можно представить себе, каково было индийским мудрецам видеть

пренебрежение к своим знаниям, к древней санскритской учености.

Сам Александр и многие из его приближенных брали себе в жены местных царевен. Роднясь с местной

знатью, они тем самым завоевывали ее расположение к себе. Такими узами укреплялась дружба правителей —

своих и пришлых. Иначе относился к завоевателям народ. Простые люди тяготились ярмом рабства, ненавидели