Исраилов проводил его взглядом. Посмотрел на часы: до темноты оставалось около часа.

Он улыбнулся коноводу. Парнишку корежил страх. Он подался навстречу Исраилову, бескровные губы его судорожно растянулись в попытке изобразить ответную улыбку, но глаза истекали страхом: что с нами будет?

«Этот не волчьей породы, не Алхастова, не моей. Щенок шакала, балласт в группе, — холодно, брезгливо подумал Исраилов. Продолжая улыбаться, пошел к коноводу, потрепал его по щеке. — Мне нужна легенда вокруг имени. И я ее сотворю. Сегодняшняя ночь породит легенду о моей неуловимости, когда я вырвусь из облавы».

Взял из рук парня длинный, туго натянутый повод. На другом конце его сгрудились, пугливо прядая ушами, кони. Обернул повод вокруг валуна, завязал. Коневод растерянно елозил руками по бешмету — не понимал. «Видит ли Джавотхан? Надо, чтобы видел». Исраилов обернулся. Привалившись спиной к скале, на него смотрел измученный недавней погоней старик.

«Надолго ли его хватит? Этот на сегодня важнее всех. Лечить, беречь, выходить любой ценой, — с острой тревогой решил Исраилов. — Хранилище бесценного яда, старая, мудрая гадюка, у которой Советы так и не сумели вырвать жало. Ты даже не представляешь, старик, сколько ты можешь сделать для моего триумфа. Европа поставит твое имя рядом с моим, только протяни подольше. Я возьму тебя с собой в легенду — теплую, сытную, покойную. Только переживи сегодняшнюю ночь».

За скалой рвали в клочья вечернюю тишь выстрелы, громыхали разрывы гранат. Эхо шарахалось от скалы к скале.

Исраилов еще раз посмотрел на часы: пора. Продолжая улыбаться, мягким скользящим движением вынул кинжал из ножен, в резком повороте вогнал его в грудь коновода. Держал рукоятку клинка, чувствуя биение, судороги оседавшего тела, и смотрел на Джавотхана. Глаза старика заполнял темный болотный ужас: главарь избавлялся от ненужных?! Опираясь о скалу, он пытался и никак не мог встать.

— Так нужно, Джавотхан, — властно сказал Исраилов. — Проводи его в последний путь. Мальчик был слабым вайнахом. Теперь он не осквернит себя и свой род предательством.

Все шло так, как он хотел: старик видел убийство и осознал свою роль при вожде. Исраилов выдернул кинжал из осевшего тела, нагнулся, дважды вонзил клинок в сырой песок, очищая от крови, со стуком опустил сталь в ножны. Подошел к скале, помог подняться Муртазалиеву. Тщедушное тело старика обвисло в его руках, и Исраилову пришлось почти нести муллу к убитому.

— Начинай, — попросил главарь, — а я займусь делом.

Прислушиваясь к дрожащему бормотанию за своей спиной, он вынул из хурджина моток веревки с остро заточенной кошкой на конце. Примерившись, бросил кошку вверх. Звякнув о скалу, якорек намертво впился в кизиловое деревце на скале. Натянул веревку, поджал ноги — якорек держал.

— Закончил?

— Зачем ты… его? — простонал мулла.

Не отвечая, Исраилов приподнял за пояс мертвое тело, напрягаясь, поволок к воде. Рывком толкнул в водоворот у самого берега. Мутный глинистый круг воды с плеском раздался, поглотил труп. Возвращаясь к скале, загребал ногами песок, засыпал кровяную дорожку.

Алхастов появился из-за выступа бесшумно и стремительно. Подошел, плечом отирая щеку — она была заляпана красным. Исраилов всмотрелся: с уха свисал надорванный клочок хряща.

— Перевяжи, — поморщившись, велел Исраилов.

Алхастов обнажил желтоватые зубы. Ощупал ухо, взялся за клочок. Едва уловимым движением дернул, оторвал. Отбросил к скале. Увидел лошадей без коновода, обмотанный вокруг валуна повод, ощерился:

— Где этот? Сбежал?

— Я послал по делу, — коротко ответил Исраилов. Подтолкнул главу боевиков к свисавшей веревке с якорем — лезь.

Алхастов понял. Оценив, усмехнулся, взялся за веревку, подпрыгнул, перебирая мачами по скале, споро полез вверх.

Исраилов снял хурджин с седла. Там было его главное богатство: списки агентуры и фамилии членов ОПКБ по Кавказу. Обвязал Джавотхана веревкой вокруг пояса, пропустил петли под мышками, завязал узлом на спине. Взял конец веревки в зубы, полез за Алхастовым. Веревка качалась, под рукой мелькнуло запрокинутое вверх лицо муллы, на нем теплилось измученное удовлетворение — не бросили!

Они втащили Джавотхана в расщелину без особых усилий, усохшее тело весило не больше бараньего. Алхастов рванул якорь обеими руками, выдернул жало из ствола. Смотав веревки, полезли выше, к облакам, уже зачерненным сумерками, подтаскивая за собой муллу.

Через несколько метров расщелина перешла в распадок. Здесь уже держали землю корневища чахлого терна. Склон круто уходил опять-таки ввысь.

Для Ушахова пошла третья ночь без сна. С наступлением темноты он стал ловить себя на том, что на какие-то мгновения проваливается в забытье. Он стрелял, переползал от валуна к валуну, руководил опергруппой, плотно вцепившейся в банду, но с каждой минутой чувствовал, что тело и сознание его все чаще вязнут в дурманном киселе забытья.

Колесников, с азартной яростью пускавший пулю за пулей из-за камней, все чаще бросал испытующие взгляды на командира. Выбрал момент, подполз поближе к нему, уткнувшемуся лбом в ошкуренную водой белесую корягу, раздраженно тряхнул за плечо:

— Командир!

Ушахов дернул головой, поднял на зама бессмысленные глаза. В уши болезненно толкнулся грохот боя.

— Да… Что?

— Ранены?

— Нет. Ты работай, Гришка.

— Какой Гришка? Вы что, заснули?

— Ничего-ничего… Работай, Колесников.

Ему только что приснился Аврамов. Они вдвоем брали немецкого унтера в далеком девятнадцатом, тащили его, связанного борова, в кромешную ночь, и из белозубой пасти немца бил им в лица железный и грозный рев.

Далеко внизу уже нестрашно лопались гранаты, бессильно вязли в сумерках хлопки выстрелов. Едва зримо змеилась в провале вороненая сталь реки, вскипая пенными кольцами вокруг валунов. Вечерний покой объял хребет, густо поросший лесом. Где-то невдалеке пробовал голос козодой. Матерые стволы вокруг беглецов источали сладостный аромат свободы.

Исраилов, хватая ртом воздух, прислонился к кряжистой чинаре, сполз по стволу на корточки. Тряслись ноги, полыхал жаром залитый потом торс. Сердце ломилось в ребра гулкими тычками. Джавотхан лежал рядом, зарывшись руками в прелую листву, острые лопатки его ходили ходуном. Алхастов стоял, запрокинув голову, расставив ноги. Закрыв глаза, он ловил лицом зеленый луч Венеры, проколовший сумрачную чашу неба. Широкая грудь его гоняла воздух под черкеской кузнечными мехами — мощно и ровно.

— Я пожалел всех, — задыхаясь, сказал Исраилов. — Вырвал из них, как гнилой зуб, возможность выдать нас. Теперь никто не сможет сказать, куда мы делись. Первым это сделал бы мальчишка. Теперь — не сможет.

Алхастов развернулся к вожаку. В ястребиных глазах его разгоралось удивление.

— Это ты его? Зачем?

— Я смотрел за ним неделю. Негодный помет из породы шакалов. Пропитан трусостью, как чирей гноем. Чуть надавят на допросах — брызнет доносом.

— На каких допросах?

— В конце балки ждет засада. Они в каменном мешке. К нам на хвост сел отряд Ушахова.

Алхастов недоверчиво ухмыльнулся:

— Ты видел через скалу?

— Я вижу через скалу лучше, чем ты через воздух, — поставил на место телохранителя Исраилов. — Чья стая нас гнала? Жукова — зеленые фуражки. Потом на дне балки их сменили синие — милиция Ушахова, это его район. Сам Жуков погнал вокруг хребта закупорить балку. Я сделал бы так же на его месте.

Заворочался, застонал Джавотхан:

— О Аллах, неужели я не заслужил покой на старости лет? Сколько можно скакать козлом по скалам?

— Потерпи, Джавотхан, сейчас помогу. Станет легче, — заботливо сказал Исраилов. Влез в кожаную глубь хурджина. Достал два пузырька — со спиртом и морфием. Обтер шприц спиртом, всосал кубик наркотика. Засучил рукав бешмета у стонущего старца, оттянул дряблую кожу, сделал укол.

Через несколько минут Джавотхан затих. Бессмысленное блаженство затопило его лицо. Оно на глазах розовело.