И наступил тот день, когда уже нашей семье пришлось решать самый важный для всех вопрос: уезжать или оставаться.

Никогда не покривлю душой, сказав следующее. Мы никогда не задумывались до определенного момента о смене места жительства, потому что в Киргизии родились и мои родители, и я с братом, и дети. Как бы ни было трудно в 90-х годах, все выдюжили, вытерпели, вынесли: с трудом зарабатывали на хлеб, учились и учили. Встречались с друзьями. Возвращались в стены уютной квартиры. Бежали с удовольствием на работу, потому что работа была интересной, стабильной и приносящей пусть и небольшой, но материальный доход. Со всех по чуть-чуть, и семейный бюджет почти не трещал по швам. Да, невозможно было выехать к родственникам на дальние расстояния, потому что бюджет не позволял отложить что-нибудь на завтрашний день, но летом ездили отдыхать на Иссык-Куль, поправлять на берегах целебного озера свое пошатнувшееся за год работы здоровье. Встречались с друзьями по праздникам. Сами принимали, накрывая «поляну» деликатесными продуктами. Одним словом, жили, не задумываясь, о том, а придется ли менять в будущем уклад. Однозначно, каждый бы сказал: «Нет!». Всех уже устраивала жизнь в новом государстве. Попривыкли. Пообтерлись. Все нравилось, так как просто ЖИЛИ. Моя мама первая кричала фразу: «Я никогда, никуда из Киргизии не уеду! Я здесь родилась, здесь и умру!». Отец всегда был солидарен с ней, тем более обзавелся на тот момент шикарной дачей в восемнадцать соток, с цветниками и виноградниками, фруктовым садом и банькой, в которую вложил все свое мастерство строительного дела – своими руками построил, по своему проекту.

Все привязывало к этой благодатной земле - малой родине, в которой и климат был подходящий, и люди, рядом живущие, в любой момент прибегут на выручку. И работа. И учеба. Было ВСЁ.

Я вышла замуж. Была в интересном положении, радуясь скорому рождению малыша, в состоянии долгожданной шестимесячной беременности. Уходя в декретный отпуск, который мне любезно предоставил шеф, отпустив будущую роженицу задолго до официального декрета, так как мамочка была уже не совсем молодой, а за тридцать с гаком, я попросила своего супруга, с которым работала в одной фармкомпании, с разрешения начальника, конечно, «заархивировать» всю базу данных из компьютеров, чтобы быть уверенной на все сто процентов, что кропотливая работа, которая велась нами всеми и мною, в частности, на протяжении семи лет становления компании, не пропала даром. Я опасалась, что девушка, которая меня заменит на рабочем месте, отнесется не с таким же должным уважением к плодам семилетних трудов и нечаянно растеряет все наработки компании.

Супруг так и сделал: в конце февраля 2005 года он переписал всю документацию, сделал архив, который записал на диски. Посоветовавшись с начальником, который доверял нам во всем, диски мы забрали домой и уложили в дальний угол шкафа, надеясь, что они никогда нам и не пригодятся. Знать бы тогда, отчего мы уберегли компанию. Практически, от разорения, но об этом говориться будет дальше.

Я ушла на «заслуженный отдых», по вечерам подробно расспрашивая супруга о делах фирмы, потому что продолжала еще жить общим делом, к которому прикипела всей душой. Когда компанию развиваешь с нуля, она становится любимым ребенком, иначе к своему труду относиться и нельзя.

Наступил переломный день 25 марта 2005 года, когда ничего, казалось, не предвещало беды. Орда отморозков, вооруженная и орущая, начала стекаться в город, чтобы начать переворот, чтобы поменять существующую власть путем насилия, дабы уничтожить «действующий режим Акаева». И это было страшно. Нам, гражданам Киргизии, привыкшим договариваться со всем миром, умеющим вести переговоры, позиционирующим Кыргызстан, как стабильно развивающее государство, было не понятно, как при помощи ножей и топоров, палок и арматуры, а также боевого оружия, можно за одну ночь развалить столицу, круша, ломая, грабя, сжигая все на своем пути. Крики раздавались на площади, громогласным эхом разносились по зеленым проспектам. А когда начали стрелять, стало понятно, что наступил конец мирной, размеренной жизни.

Телефоны тревожно звонили. Люди спрашивали друг у друга, что происходит в стране. Включили телевизор, где передавали картинку революции, совершаемой в Киргизии. Особенно старался канал «Евроньюс», который пугал граждан своими хлесткими комментариями по поводу происходящего. Все жители страны понимали, что в их солнечную Киргизию пришел бунт, кровавый и беспощадный. И это обстоятельство не радовало людей. Не было написано счастья на лицах, а только озабоченность и тревога. Между соседями и родственниками разговоры велись шепотом, как будто боялись, как бы не перевернули слова, не оклеветали. Понимали, что потом будет прессинг, выяснение принадлежности к «красным» или «белым». Проходили уже и 1917 и 1937 год. Большинство переселенцев в Киргизию были в свое время репрессированы, и понимали, чем заканчиваются подобные «революции». Было страшно. А еще не воспринималось адекватно безумие людей, которые после себя оставляли ограбленные и разрушенные магазины, офисы, банки, учреждения. Детей в эти революционные дни не выпускали ни в школы, ни в детские сады. Родители вынуждены были не пойти на работу, так как транспорт не ходил по проспектам, запруженным орущими революционерами.

Акаев бежал из страны. Наступило безвластие. Передел, беспощадный и жестокий. Новые люди, пришедшие на волне революции, не знали, как поделить то, что было отбито. Наступили смутные, непонятные времена. Со всех трибун раздавались призывы к мировой революции. Чем громе и активнее, тем лучше. Хаос творился в стране.

Мы с супругом оказались в офисе через день после разбоя. То, что мы увидели, было трудно назвать рабочим местом. Всю мебель вынесли через разбитые, разломанные двери. Компьютерной техники не было. На белой штукатурке, высоко, остались черные следы, от ребристых подошв, казалось, что пинали эти стены с каким-то яростным остервенением, вырывали люстры «с мясом», варварски, с ненавистью выдергивая проводку из пазов потолка. В туалете не было даже ершика для очистки унитаза. Это было смешно и грустно. Документы беспорядочно валялись во всех комнатах, в осколках разбитых окон, которые противно хрустели под ногами. Видимо, пришлые дикари по документам топтались, оставляя грязные следы на бумаге; мяли, рвали контракты, письма, соглашения. Это была картина своего маленького ада большой, процветающей фирмы. Спасло то, что как ни пытались вскрыть аптечный склад с запасами лекарств, который уходил глубоко под землю и был надежно закрыт за двумя бронированными дверями, налетчики не сумели открыть его и нанести окончательный урон фармкомпании, для которой товар – медикаменты , был самой жизнью. Про многочисленные аптеки, принадлежавшие компании, которые были расположены в разных частях города, говорить не приходилось: все было украдено, растащено, уворовано, разбито.

Для каждого сотрудника это было личным ужасом, потому что приходило осознание, как на этих руинах начинать, создавать почти с нуля все то, что было утрачено за одну ночь. Держали совет. Потом стали действовать.

Я при помощи супруга собрала все листки, разбросанные по комнатам, сложила все в пакеты и увезла на такси домой, чтобы рассортировать, понять, насколько можно восстановить недостающее, связать концы с концами. Другие же сотрудники остались вычищать, убирать, ремонтировать, приводить в порядок рабочее место. Отчаиваться было некогда. Надо было работать, чтобы скорее восстановить компанию, так как от работы зависело благосостояние каждого сотрудника, у всех были дети, в работе заключался смысл материального существования семей. Вот тут-то и пригодились архивы, которые хранились в нашей квартире. Генеральному директору оказали невероятную помощь, когда смогли восстановить дела компании. Потихоньку, зализывая раны, компания стала восстанавливаться благодаря труду ответственных сотрудников.