Я выключил телевизор, подошёл к окну, раздвинул зелёные занавески. В темноте кровавым неоном светилось название магазинчика — «Wrangler». Из-за этой надписи и отблеска фонарей звёздного неба совсем не стало видно.

«Катастрофа... Царство сатаны» — снова вспомнились слова Тарковского из утреннего сна.

Тепло попрощавшись с лесником Кавкайкиным, я плыл пограничным морским катером дальше вдоль Кавказского побережья — из Лазаревской в Сочи.

Командир катера был большим другом Кавкайкина, которого тот заразил идеей квартир-дирижаблей.

Всего около двух часов длилось плаванье. Все это время я провёл на палубе.

Отсюда, с моря, горы казались густо поросшими лесом. Спокойное и величественное шествие вершин и ущелий демонстрировало первозданность. Казалось, природа сама пыталась скрыть, замаскировать смертельные раны, нанесённые человеком. Казалось, когда много веков назад аргонавты плыли тем же маршрутом, всё было таким же — отражение гор в голубом море, плавный полет белых чаек на фоне зелёных вершин.

Кроме меня на палубе находился привязанный длинной цепью к основанию орудийной башни медвежонок — любимец моряков. Совсем маленьким они подобрали его где-то на диком участке берега. Теперь это был уже вполне выросший зверь, избалованный матросскими подачками — тушёнкой, сгущённым молоком.

Медвежонок бряцал цепью, натягивал её, изо всех сил стараясь дотянуться до меня, ему хотелось поиграть. Командир, вышедший из ходовой рубки, сжалился над зверем, отстегнул карабин цепи у широкого ошейника, подвёл медведя поближе.

Мишка встал на дыбы.

— Не бойтесь, — сказал командир.

Медведь поднял переднюю лапу к правому уху, отдал честь.

— А ну, покажи зубки! Зубки!

Медведь разинул пасть, и передо мной открылась его гофрированная глотка, нечто доисторическое, жуткое, предваряемое рядами острых зубов.

— Впечатляет? — спросил командир. — Скоро придётся расстаться. Вырос. Безобразничает. Командование приказало ссадить на берег. Да вот не знаем куда. Зоопарки не берут. Придется оставить там, откуда взяли.

Я несмело протянул руку, потрогал медведя за холку. Тот улёгся на палубу, обхватил лапами мою ногу и стал тянуть зубами шнурок ботинка.

— Он же у вас дрессированный. Совсем ручной. Не умеет добывать пищу. Увидит людей, пойдёт к ним, И будет убит, — говоря это, я пытался выдернуть ногу, но мишка крепко держал когтями ботинок.

— Не балуй! — Командир изо всех сил рванул зверя за ошейник, отволок к орудийной башне, снова посалил на цепь. Медведь взревел от обиды, ударил по миске с остатками еды, и та с грохотом отлетела в сторону.

— Какого рожна вы его вообще брали? Натешились, а теперь подставляете под пулю? Кто так делает? — До того стало жаль этого ни в чём не виноватого мишку, что я взмолился: — Ну пожалуйста, подержите его у себя ещё месяц. Вернусь в Москву, пойду в зоопарк, в цирк — не может быть, чтоб не приняли.

— Спасибо, — сказал командир. — Я сам переживаю.

Так, взвалив на себя ещё одно бремя, я добрался до сочинского порта, где был встречен инспектором местного лесоохранного ведомства и препровождён в одну из центральных гостиниц города.

В Сочи прожил трое суток. С утра выезжал на газике в лесничество, вечером меня привозили обратно в гостиницу усталого, разбитого. Вымывшись и переодевшись в своём номере, спускался в ресторан, ужинал, потом пересаживался к стойке бара, заказывал коктейль — водку с лимонным соком, смотрел на танцующую публику.

Хмельные люди отплясывали между столиками и эстрадой, где сидели оркестранты зловещего вида. Лысый, налитый кровью аккордеонист выглядывал из-за своего аккордеона, как убийца из-за угла. Длинноволосый старик-пианист время от времени переставал играть, бросал гипнотизирующие взгляды на танцующих, требуя подачек. И к нему, как бабочки на огонь, слетались десятки, четвертаки. Тогда он с новой силой ударял по клавишам.

Похожий на боксёра словоохотливый бармен, одетый в белую рубаху с закатанными рукавами и чёрный галстук-бабочку, в паузах между приготовлением коктейлей три вечера подряд рассказывал мне, кто есть кто в этом зале.

Каждый раз здесь занимали столик две полные, грудастые дамы — жгучая брюнетка и крашеная блондинка. Они поджидали клиентов, уходили с ними в недра гостиницы, затем появлялись снова, чтобы подцепить новый улов. Звали их — Хиросима и Нагасаки.

Им составляла конкуренцию худая, как щепка, угрюмая женщина по кличке Княжна. Она танцевала в пёстром, накинутом на плечи платке и почему-то всегда скандалила со своими клиентами, порой дело кончалось дракой, вмешательством милиции.

Большинство официанток тоже были проститутками.

— Видите вон ту, Стеллу? — говорил бармен, указывая на красавицу в белом кокошнике, которая выносила из кухни поднос с едой. — У неё незалеченный сифилис.

— Но откуда столько публики? — спросил я. — Ведь сезон кончился.

— Наоборот, — ответил бармен. — Летом приезжает всякая шушера, трудящиеся с детьми. У них считанные рубли. А сейчас, к зиме, собираются торговые бобры, «воры в законе», у каждого с собой миллионы. Каждый ведь хочет отдохнуть, развлечься. Едут с Дальнего Востока, с Урала... Весь год их ждём, во всех гостиницах.

К стойке бара постоянно подсаживались изукрашенные бриллиантами и золотом женщины вульгарного вида. Привлеченные мужественным обликом бармена, все эти «Дуси из Магадана» и «Клавы с Чукотки» проводили отпуск без мужей, жаждали приключений. Бармен снисходительно назначал им свидания.

Когда я понял, что встречается он с ними не бесплатно, стало совсем тошно.

Казалось, ночами в гостинице, во всём Сочи изливаются потоки спермы, перемешанной с возбудителями венерических болезней.

Я уезжал из города, навсегда возненавидев его. Библейская история Содома и Гоморры предстала в современном обличии. Было очевидно, что когда-нибудь, может быть очень скоро, грянет расплата. Божий суд.

Страшную расплату готовила и природа. Я объехал леса от Лоо до Адлера, увидел мелеющие реки, лысые склоны. Здесь тоже безжалостно вырубались каштаны, бук. Пресная питьевая вода была на исходе.

Уезжал на электричке в сторону Гагр и мучительно думал: «Зачем судьба приговорила меня видеть всё это, зачем этот несчастный мишка, которого я же взялся упрятать за решётку зоосада, где звери живут как в концлагере? Зачем мне была показана официантка Стелла, заражающая клиентов сифилисом? А поруганная красота гор, зачем вообще вся эта командировка? Словно Данте, хожу по кругам ада... Я ведь ничего не могу изменить, глазею!»

Справа за окном вагона тянулось море. На пустынных пляжах сидели сотни чаек.

Нужно было сойти за остановку до Гагр на полустанке Холодная Речка. Там я намеревался отыскать своего давнего знакомого — Иванцова, начальника опорного пункта Главного ботанического сада. В одну из прежних поездок на Кавказ журналистские пути всего на несколько часов завели меня в райское ущелье, где ботаники выращивали экзотические плодовые растения, пытаясь приспособить их к местным условиям.

Одного побаивался, когда шёл со своей сумкой темно-вишнёвой кожи вверх по ущелью. Иванцов был то, что называется «русский грузинского разлива». Говорил с грузинским акцентом, явно поклонялся Бахусу.

— Отлично сделали, дорогой, что заехали! — встретил меня Иванцов как родного в своём рабочем кабинете. — Все леса вам покажу, посвящу во все проблемы. Сколькими днями располагаете? Всего двумя? Почему? Живите хоть месяц! Какая погода — бархатный сезон, море ещё тёплое — семнадцать градусов. Вот махровое полотенце, идите искупайтесь, а через полчаса всё будет готово. И стол. И дом.

С полотенцем через плечо я стал спускаться другой, более короткой дорогой к пляжу. На всём пути сопровождал отвратный запах канализации. Он исходил со дна ущелья, где струился грязный ручей, впадающий в море.

Чтобы избавиться от этого запаха, пришлось уйти по пляжу далеко влево за небольшой мыс.