Поиск
103. «Давно иссяк. Давно устал…»
Давно иссяк. Давно устал
Угрюмый ветхий дом.
И кто б ни шел, идет вдвоем,
Входя в померкший зал.
И стол, и жестких стульев ряд
Косятся в зеркала.
И по углам судьбы метла
Сметает сор утрат.
Уж снова ночь. За тишиной
Растерт безликий гул.
Ты только тень. Зачем на стул
Садишься предо мной?
О чем молчишь? Зачем темно?
Что слышим? Что поймем?
Вот дрогнул ночи водоем.
Вот заглянул в окно.
Окно дрожит… Рванулось ввысь…
Летит… весь дом летит…
Чей это крик? Чей с гулких плит
Безумный крик: очнись?
Чей это конь умчался вскачь?
Так дайте ж свет скорей!
И бег в свечах… И стук дверей…
И плач, и плач, и плач…
104. «Давно, давно в беспамятстве, в болезни…»
Давно, давно в беспамятстве, в болезни
Иль в детства тихой сонной полумгле,
Меня пронзили звуки вещей песни,
С тех пор неповторимой на земле.
Я к ней тянулся шепотом, дыханьем,
Вникал в шаги стихии огневой
И замирал, во тьме, пред вражьим станом,
Уму непостижимой полнотой.
И помню я, как отлетела крыша,
Раздались стены и взметнулся пол,
И как впервые в небе я услышал
Огромных звезд таинственный раскол.
Шел спор великий, в вечности единый,
Торжественно невозмутим и строг.
И в населенной числами пустыне
Кружил в пространстве непомерном Бог.
А сердце человечье трепетало,
Свой ломкий ритм сверяя с глубиной,
И шло, и тяжко шло из горсти малой
Своей земли на звездный водопой.
И стала жизнь моя воспоминаньем.
Темно очам от пламени в груди…
На рубеже каком — о тайна грани! —
Мне мысль — свое безумье приютить.
105. «Еще вчера я был безумным…»
Еще вчера я был безумным
И шел неведомо куда…
Привет отверженным и чумным
И не любимым никогда.
Пусть правит жизнью боль земная:
Кто голоден и кто влюблен, —
Есть тихий цвет, что, зацветая,
Роняет лепестковый звон.
Над каждым сердцем этот лепет…
Еще вчера я шел туда,
Где любят ночь, и смерть, и пепел,
И не любимых никогда.
106. «Сжиматься, молчать по ночам…»
Сжиматься, молчать по ночам —
Это всё, что еще возможно.
Долог счет — по мертвым часам
Считать свой день острожный.
Все пути заслоняет стена,
Все мечты заслоняет опыт,
Только зуд, только блуд — семена
Людской похотливой злобы.
И всходит в своей вышине
По утрам заря золотая,
На страшной моей глубине
Только смерть озаряя.
107. «Ты меня задушишь, день весенний!..»
Ты меня задушишь, день весенний!
Опрокинут в небо — я лечу
Из тяжелой волоокой лени
В синюю воздушную парчу.
Многошумный, гулкий лет апреля,
День единый в яром ветре дней,
Ты меня задушишь жаждой хмеля,
Густотой и тугостью твоей.
Выше! Круче! Кто дышать умеет?
Кто умеет грудью брать ветра?
Слышу: щеки и глаза твердеют:
Нарастает звонкая кора.
108. «Восходит в ночь душа моя…»
Восходит в ночь душа моя.
Мысль холодна, светла, спокойна,
И сердце тишины достойно,
Не ненавидя, не любя.
О, ночь! О, непомерный круг
Шагов… Прозрачный шаг стихии.
Всё тише рокоты глухие,
В душе рождая вещий звук.
Расти, душа! Твой тайный день
Овеян мглою тьмы и света.
Твоим бессмертием одета
Земная тающая сень.
109. «В тонкую кожу обута нога…»
В тонкую кожу обута нога:
Смерти и ласки знобящая смежность.
В сердце зажатая радость строга.
Злая, змеиная, мудрая нежность,
Гул неразъятый… Мучительный гул…
Вечер. Деревья прикинулись бытом.
Дышит Огромный. Звездами сверкнул
В склепе, бессилием мысли прорытом.
Тихо над книгой. Ладони скрестил.
В скорби и в нежности то же сиянье.
Те же ступени вдоль звездных перил.
Та же тревога. И то же молчанье.
110. «Я не испил вина краснее губ твоих…»
Я не испил вина краснее губ твоих,
Вина из виноградников лобзаний.
Чей это крик в ночи? Чей это стон затих?
О ты, рожденная для сладких истязаний.
Кладбищу тихому мерцанье уст твоих,
И опаль мертвая огням моих желаний.
Над смертию царит вином вспоенный миг,
Вином из виноградников лобзаний.
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: