А знакомство их началось с того, что один из скупщиков конопли показался знакомым Николаю. Он долго не мог вспомнить, где и когда виделся с этим долговязым худым мужиком. И наконец вспомнил.

— Да тебя, никак, Митрием зовут. Оглоблей кличут? — спросил Николай.

— Оглоблей, — согласился долговязый и внимательно — поглядел на Николая.

— Волчонок? — спросил Оглобля неуверенно.

Николай кивнул.

Хлопая друг друга по плечам, приятели шумно разговорились, вспоминая дорогу от Вильны до залива Куршей. И это-то знакомство сильно помогло Волчонку прибиться к новому товариществу.

За праздничной трапезой купцы степенно повели беседу.

Старший из них, Демьян, говорил неспешно, хитровато щуря глаза:

— Ты, Николай, уразумей одно: десять рублев, что ты нам предлагаешь, только с виду большие деньги. А на самом-то деле — тьфу. Ежели бы ты сам с этаким богатством торговлишку начинал, то только рублей на пять мог бы пеньки или конопли купить. А на остальное надо было бы тебе коней приобресть, подводы сладить, возчиков нанять да в дороге многие подати платить: весчее, мостовое, подорожное, ямское, побережное, вот и обернулись бы твои десять рублей любою половиной.

— Это если не пограбят да не позорят, да Бог на торгу милостью не обойдет и какой-никакой барыш даст, — вступил в разговор товарищ Демьяна — Лука. — А ежели цена не построится, то вместо прибытку будут у тебя одни протори.

— Так вы, люди добрые, к чему все это говорите? — спросил Николай настороженно. — Я чаю, любой малолеток о том ведает.

— А к тому, мил человек, — ответил Демьян, — что в товарищи-то мы тебя возьмем, только десять рублей, которые нам сулишь, будем честь за пять.

— Как же так, дядя Демьян?! — вскинулся Николка. — Я даю десять, а ты считаешь — пять!

— А вот так, — неспешно и терпеливо продолжал разъяснять Демьян, — на пять рублей мы купим пеньки, а за все прочее ты ни полушки платить не будешь: поборы и протори — уже не твоя печаль. За все про все отвечаем сообща, по-товарищески.

— Я чаю, — вмешался третий Николкин гость — Митрий, — товарищами-то люди называются, когда одним товаром владеют и заедино и прибыли, и убытки от своего товарищества имеют.

— Ну а других в товарищи с тем же уговором берут? — спросил Николай, и гости его воскликнули:

— А то как же! Да ты хоть кого спроси — николи иначе не бывало. Артель, она тем и держится, что все соборно друг другу на подмогу идут.

Николка взял сулею, разлил вино по чарам. Сказал, улыбнувшись:.

— Ин ладно, новые мои товарищи, вот вам десять рублей, а считайте как сказали, я согласный.

— Добро, добро, — загомонили торговцы. — Ты не сумлевайся, договор наш крепкий, люди мы известные, нам имя дороже денег.

— Ну а барыш делим соразмерно. На этот раз так вышло, что все мы товару посылаем на пять рублей каждый и барыш делить станем поровну.

— И убытки так же, — ввернул Оглобля.

Демьян заключил рассудительно:

— Что ж, и убытки, конечно. На то мы и товарищи!

Их первый совместный обоз еще только собирался в путь, как в избу к Николке пожаловал незнакомец.

Случилось это поздно вечером, когда стемнело. Николка уже лег спать, и потому прошел тот человек в избу незамеченным. Был он высок, входя в дверь, едва не задел шапкой притолоку. Остановился на пороге, наклонил голову. Спросил хрипловато:

— Николай Иванов сын, москвитин, ты ли будешь? Николка спрыгнул на пол, спросил настороженно:

— А ты кто таков?

— То тебе пока знать не надо, — ответил пришелец. — Я здесь не для того, чтобы твои вопросы слушать, а для того, чтобы тебя спрашивать.

Николка смекнул, что за человек пришел к нему. Не знал только, от кого пришел: от Михаила ли Львовича или от Флегонта Васильевича.

— Ты мне скажи, Флегонт Васильевич поздорову ли? — спросил пришедший.

— Бог милостив, дядя Аверьян. Была по осени лихоманка, да отпустила.

— А ну, Николай, выдь из избы, поговорить надо. Шагнув за дверь, высокий мужик улыбнулся:

—. Ну что, не признаешь?

Николка ахнул:

— Рыло! Ты ли это!

— А то!

— И впрямь Аверьян! Ну, говори, с чем пожаловал? Аверьян со значением взглянул на Николая, сказал глухо, степенно:

— Большой разговор будет, Николай, сурьезный разговор.

Николка почувствовал необычность происходящего, подвинулся поближе к Аверьяну, приготовился слушать.

— То дела тайные, Николай, дела государственные. За них одна плата — голова с плеч…

Через недолгое время пожаловал к Николаю и человек от Глинского. Именем Михаила Львовича велел всячески вызнавать и в Смоленске, и в иных городах, где доведется бывать, не собирается ли польский король идти против Руси войной, а обо всем узнанном доводить до него — Кириллы Бочарова.

— Всякое воскресенье хожу я к ранней заутрене в собор. Служит там владыка, архиепископ Варсонофий, видаться во храме безопасно: литовский воевода и королевские начальные люди дюже благоволят владыке, потому как он завсегда держит их сторону и Сигизмунду Казимировичу вельми привержен.

— А сторону Василия Ивановича кто держит? — спросил Николай с бесхитростным видом, хотя Аверьян Рыло уже говорил ему об этом. Спросил, желая лишь выведать — тех же людей назовет ему Кирилл Бочаров или же у него с Аверьяном сообщники разные. Однако Кирилл поостерегся:

— Придет время — узнаешь, пока для тебя есть только я. Иных же — по разговорам, да и по прочим приметам — различай сам и бери на заметку. Наступит час — дюже те люди нам сгодятся.

Николка молча кивнул, сказал проникновенно:

— Все сделаю, дядя Кирилл, как велено.

И зажил Николка тройной жизнью.

Почти для всех, кто знал его, был он Николай Иванов сын Волчонков, участник в делах купеческого товарищества, кое торговало пенькою и коноплей с негоциантами из ганзейских городов. Для Кирилла Бочарова был он еще и соглядатаем Глинского. И только один Аверьян Рыло знал его во всех трех ипостасях.

В Смоленске Николай задерживался ненадолго: почти все время проводил в дороге — ходил с обозами в старый русский город Юрьев, который немцы называли Дерпт, а местные, жившие там люди, — Тарту, в Колывань, по-немецки Ревель, а по-местному Таллин, в ливонскую столицу Ригу. Во всех этих городах пенька шла нарасхват.

Купеческая жизнь оказалась ох какой нелегкой. Едва ли легче казацкой. Обозы шли и в дождь, и в снег, по лесам, хоронившим разбойные ватажки, по раскисшим, вязким от грязи дорогам, ночуя где придется, не всякий раз получая от многих трудов даже и малые барыши. Однако на судьбу Николай не сетовал — кругом жили трудно, и его дело было не тяжелее иных занятий. К тому же деньги, которыми начал дело, достались ему фаз и почти задаром, а тайная служба не тяготила — и ранее у Михаила Львовича доводилось Николаю исполнять подобные поручения.

Всякий раз перед тем, как уйти Николаю с обозом из Смоленска, Аверьян Рыло и Кирилл Бочаров наказывали ему, с какими людьми надлежит повидаться, о чем спросить, что передать.

Вскоре Николай знал на любой бегущей от Смоленска дороге многих тайных доброхотов, чаявших перейти под власть православного государя Василия Ивановича. Свел он знакомство и с русским людом, принявшим сторону князя Михаила Львовича, однако ж вскоре понял: Глинский и царь Василий Иванович держались розно.

За стенами Смоленска — в Смоленской земле, в Белой Руси и в самой Литве — было таких противоположных людей изрядно. В иных местах более желали перейти под руку Василия Ивановича, в других — под руку Михаила Львовича.

В самом же Смоленске партия Глинского подобралась сильнее прочих; сторонников у Михаила Львовича собралось здесь поболее, чем приверженцев русского царя или же ревнителей великого князя Литовского. В корчмах, на торгу, в кабаках — всюду, где сходился люд, нет-нет да и начинались споры и распри, а то и потасовки, когда выкрикивал какой-либо человек свою обиду на литовского воеводу или же на его слуг. И тогда одни брали сторону обиженного, другие — сторону власти, и тут же и у тех и у других враз находились сторонники. Николай никогда в перебранки и перепалки не вступал — Аверьян и Кирилл настрого ему воспретили, — но столь же неукоснительно велели со всевозможным вниманием глядеть и запоминать — кто чью сторону в тех сварах принимает.