— То есть?

Анастасия Платоновна резко обернулась на своем пуфе, причем так, что полы ее халата распахнулись, ловя взгляд мужчины, стоящего напротив.

— Мразь, мразь. Но ты можешь не волноваться. Теперь уже все. Имеется в виду — с моим мужем. Бывшим. Ты проявил несвойственную тебе прозорливость, не веря в мое пренебрежительное отношение к его изменам. Я с ума сходила. Всерьез боялась сойти с ума от ревности. Причем я не понимала, зачем это ему надо. К тому же он как бы не всегда доводил их до конца, всегда оставалось что-то вроде надежды, что это шутка, игра такая злая. На какое-то время я смогла себя убедить, что его измены — это такое сложное, ненормальное проявление его страсти ко мне. Уродливой, убогой, но все же любви. Долго я носилась с этой сказкой. Всерьез надеялась когда-нибудь объясниться. Я была готова даже простить ему подпольную, животную ненависть к моему отцу. Я отца обожала-боялась и боялась-обожала. И оказалась в состоянии выбора между мужем и отцом. Никому не пожелала бы.

Георгий Георгиевич не отрывал несколько идиотического взгляда от говорящих губ.

— Так вот, я сделала выбор. Правда, смерть облегчает такие вещи. Я готова была стать на его сторону. Вчера вечером я наконец собралась с силами и поехала к нему. Как ты видишь, не задумываясь предала тебя. Я была уверена, что в этот-то раз найду слова, которые все расчистят, и если у него есть хотя бы капля искреннего ко мне отношения, это даст нам шанс.

— Капля? — у Георгия Георгиевича перехватило горло. — Но у меня же к тебе… и ты бы бросила меня не задумываясь, если бы он…

— Не задумываясь.

Анастасия Платоновна поправила халат и вернулась к прерванному сеансу.

Кутюрье надрывно захихикал в прижатые к лицу ладони. Затих. Сорвал ладони с перекошенного лица, но заговорил на удивление спокойно:

— А почему он, собственно, проживает на твоей даче, бывший твой муж?

— А это не наша дача, ведомственная. Осенью его вышвырнут оттуда. Как собаку. Но… ты не это ведь хотел спросить. Ты хотел узнать, что я там за диво дивное увидала вчера, если дошла до того, что облевала всю твою голубую ванную. Ну, что же ты?

— Что «что же»?

— Почему ты не спрашиваешь?

Георгий Георгиевич потер виски.

— Спрашивать-то я спрашиваю. Знаешь, я ведь тоже там как-то бывал. Когда мы еще не решили быть вместе. Чувствовал, что ты мечешься. Заподозрил, помчался… А там сидит в сторожке безумная старуха и песенки военные поет.

Анастасия Платоновна опять крутнулась на сиденье.

— Какая еще безумная старуха, что ты несешь?!

— Сидит и поет «Горит свечи огарочек».

— Да не старуха, а…

— Ну?!

Место действия: неизбывная коммунальная комната Леонтия Петровича. Действующие лица: подполковник, Евмен Исаевич Петриченко, его редакционные друзья (стоят у двери, руки за спину) и куча перепуганного человеческого шлака на стуле. Слезы, сопли, испуг в глазах, в движениях, в голосе. Ничтожество.

— Я уже все рассказал.

Петриченко спрятал в карман свой платок и неуверенно спросил у подполковника:

— Может, не врет?

— Это что же — поймали, а он не он?!

Журналист подергал своими маленькими усиками.

— Все-таки я склонен считать, что этот маньяк — человек неглупый. Не явился бы он на такую встречу.

— Но вы же сами говорили, Евмен Исаевич.

— Или, по крайней мере, не так бы явился.

— Удивляюсь вам.

— Я допускал такую возможность, было, не отрицаю. Но теперь вижу, что зря допускал.

Подполковник и сам уже понял, что эта падаль не годится в настоящие злодеи. И потом, этот запах застарелого перегара, он стал бурно исходить из тела, когда пойманный понял, что попал в скверную ситуацию. Пьющий человек никогда не провернет такую сложную комбинацию и даже не задумает. У него нет сил сосредоточиться.

Леонтий Петрович почесал кончик носа. Что бы там ни было, исконного гада все равно надо искать! Он схватил похмельного обманщика за щуплое плечо и повертел перед его носом скомканным посланием.

— Кто тебе дал это?

— Я же уже говорил. Парень вчера на остановке. Дал денег и сказал, что даст еще.

— Много денег?

— Уже кончились.

— Парень, говоришь? — вступил в разговор Евмен Исаевич.

— Парень. На остановке.

— Такой небольшой, худощавый, да?

— Нет, наоборот, громила, — допрашиваемый развел руки, показывая, видимо, ширину плеч громилы.

— То есть как? — возмутился Леонтий Петрович. — Рома совсем не так его описывал. Их что, целая шайка?

— Могло просто быть два передаточных звена, — задумчиво сказал Петриченко, снимая очки, — наш контрагент весьма-а осторожен.

Тяжело дыша, подполковник налил себе заварки в чашку и жадно выпил.

— Знаете что, давайте не будем пока гадать, давайте прочтем сначала письмо, «послание» это. Думаю, многое прояснится само собой.

Леонтий Петрович, не говоря ни слова, протянул письмо Петриченке. У него не было сил что-либо Читать сейчас.

Дорогой мой Леонтий Петрович,

вы никогда не задавались вопросом — сколько все-таки слюны у подрастающего поколения? Оглянитесь вокруг, и душа ваша извержениями человеческой носоглотки уязвлена станет. Заплевано все и вся. Я не про идеалы, они в конечном итоге для того и предназначены, чтобы на них плевать. Я о ни в чем не повинных тротуарах, о мрачных и скользких тамбурах электричек, о лестницах в домах наших, в больницах и прочих госучреждениях. Гнусные и одновременно беззаботные следы общественной невоспитанности. Я не зря говорил об определенном возрасте. Ибо достаточно редко встретишь пожилого бронхиально настроенного джентльмена, публично очищающего свои дыхательные пути от омерзительной мокроты. Только опустившийся не по своей воле инвалид позволяет себе это, и как ему (брезгливо, правда, отвернувшись) не простить эту слабость. Но эти бесчисленные кобели и кобылицы! До какой же отвратительной степени они не скрывают чрезмерной работы своих слюнных желез. Современный молодой человек — это существо, сплевывающее почти всегда без надобности физиологической, а стало быть, хотя бы отчасти извинительной. Современный молодой человек — это существо, не стыдящееся своего животного происхождения. И не только особы пола мужского, но и пола, который мы привыкли видеть со ртом наглухо закрытым, а в некоторых странах даже и с закрытым лицом.

Но слюна — это лишь метафора, как даже вы, наверное, догадались. Или, если хотите, одна из трансценденталий нашего общественного мироустройства. Не остановлюсь на слюне, придется мне осветить еще кое-какие стороны прозреваемой мною реальности, дабы вы могли понять смысл моих действий, до сих пор, верно, кажущихся вам и жестокими, и бессмысленными.

Посмотрим вокруг себя еще раз: вся природа, особенно беззащитная городская, несет на себе следы бешеного напора со стороны племени молодого и плохо нам знакомого. Скажите честно, когда вы в последний раз видели не изувеченный телефонный аппарат, не обезображенную надписями стену или забор. Кто это сделал?! Они! Они, молодые, угрюмые и политически индифферентные. Можете вы представить себя или другого не менее заслуженного и недалекого ветерана громящим своими форменными ботинками стекла троллейбусной остановки? Ответьте, ответьте мне, педагог и офицер, когда вы в последний раз пользовались услугами электрички, сиденья которой не были изувечены самыми лютыми порезами, а стекла не сокрушены необъяснимыми ударами? А вопли?! Не приходилось ли вам, человеку пожилому и своеобразно заслуженному, а стало быть, заработавшему бессонницу и холецистит, просыпаться в черной ночи от омерзительного визга и рева, считающегося у них пением? От хохота и хихиканья, сопровождающего нецеломудренные, тошнотворные ухаживания? Не так досаждают даже совокупляющиеся коты, как эти резвящиеся скоты. Правда ведь?!

Но все это можно было бы скрепя сердце терпеть. Можно было бы напомнить себе об особенностях взрослеющих организмов, про то, что «парубки гуляют», что таковы, в конце концов, требования природы. Да, я терпел, терпел, пока эта тупая, безмозглая, животная сила изливалась лишь на предметы неодушевленного мира. Я готов гулять, обходя плевки и окурки. Я привык ни в коем случае не рассчитывать на уличные таксофоны и жду общественного транспорта, покорно давя своими каблуками битые стекла на остановках. Пусть все двери в подъездах будут сорваны с петель, а все электрички станут стоячими, пусть! Но когда… Скажите, скольким вашим знакомым ни с того ни с сего, подчеркиваю, ни с того ни с сего некие молодые троглодиты, налетев на улице, набили морду и, повалив на родную землю, как следует прошлись ботинками? Сколько их таких, робко сделавших уместное замечание банде лютующих акселератов где-нибудь в общественном транспорте и закончивших свой поход на склифосовской койке!