— Вообще-то я ее толком не знаю, лейтенант. Она ведь приехала в Пайн-Сити всего шесть месяцев назад из дома в Индиане. Ее родные погибли в автокатастрофе, и, если не ошибаюсь, я осталась ее единственной родственницей. Мы не очень-то с ней ладили, ей хотелось стать драматической актрисой, а мою работу она считала деградацией или чем-то в этом роде.

— Она не одобряла того, что вы стриптизерка?

Ее глаза сделались еще холоднее.

— Мне не по душе это слово, лейтенант. Я экдизиаст.

— Кто-кто?

— Экдизиаст! Это греческое название, которое можно перевести как «сбрасывающий кожу», — с кислой миной объяснила она. — Существует огромная разница между исполнительницей экзотических танцев и простым раздеванием на глазах у публики, лейтенант!

— Несомненно, — полувнятно согласился я. — Так вы считаете, что Пэтти все еще была эмоционально неуравновешенной из-за гибели родителей?

— Нет, — уверенно заявила она. — Я думаю, она радовалась тому, что отделалась от них. Они считали, что место девушки именно там, на ферме, где она родилась. — На мгновение она задумалась. — Возможно, они были правы.

— Как насчет ее друзей?

— Это просто, у нее не было друзей.

— Никого?

— Возможно, это для вас огромный сюрприз, лейтенант, — бросила она, — но даже в Южной Калифорнии одинокие — это легенда.

— Замечательная фраза, ее следует запомнить, — усмехнулся я. — Вы хотите сказать, что у нее не было ни одного друга? Даже приятеля? В ее жизни вообще не было мужчин?

— Прошел почти месяц после того, как мы последний раз виделись с нею, — призналась Долорес, — но, во всяком случае, до того времени у нее не было приятеля. Дела обстояли так скверно, что она присоединилась к клубу одиноких сердец. Была в бешеном — восторге от них, не могла дождаться своего первого свидания с незнакомым человеком. Это было ужасно трогательно.

Почувствовав себя тепло и безопасно в ее объятиях, собачонка бросила на меня последний высокомерный взгляд, закрыла глаза и засопела.

— Вы помните название клуба одиноких сердец?

— Конечно, «Клуб счастья Аркрайта». Я спросила Пэтти, не руководит ли им некий Ной Аркрайт[1], потому что он был настоящим экспертом по части распределения на парочки, но ей это совсем не показалось забавным.

— Мне тоже, — честно признался я, — но я уверен, что ваш Бобо посмеялся бы от души.

— Вы ужасный человек! — воскликнула она, прижимая к себе собачку с такой силой, что та недовольно взвизгнула во сне. — В человеке, который не любит собак, всегда есть что-то порочное, — заявила Долорес. — Это безошибочный признак.

— Вы называете это существо собакой? — Я был искренне удивлен. — Золотко, единственная разница между вашим песиком и любым другим объектом вашего самовыражения заключается в том, что Бобо покрыт мехом. Мне не нравится не собака, а то, что вы с ней сделали.

— Почему бы вам не убраться отсюда ко всем чертям, лейтенант? — процедила она сквозь зубы. — Вы закончили свои вопросы?

— Полагаю, что на сегодня я закончил, — ответил я, — но, скорее всего, я еще вернусь.

Я успел приоткрыть дверь, когда она снова заговорила, очевидно, любопытство на минуту перебороло ее антипатию ко мне.

— Разве это уж так важно, лейтенант? Я имею в виду, почему Пэтти покончила с собой. Ведь теперь никто ничего не может поделать с этим, не так ли?

— Вопросы-то у нас стандартные, — небрежно бросил я, а потом повернулся и посмотрел ей в лицо. — Вы когда-нибудь задумывались с вашим этим «одинокие — это легенда», что, если бы вы проявили к ней хотя бы одну десятую той привязанности, которую уделяете этой собачонке, она до сих пор могла бы жить и радоваться жизни?

Мускулы на ее лице напряглись, когда она взглянула на меня. Потом пес проснулся, ибо его яростно сбросили с коленей. Возможно, оно и к лучшему, Долорес могла бы его раздавить в припадке ярости.

— Это всего лишь мысль, — вежливо пояснил я, затем прикрыл за собой дверь, пока она не очухалась и не запустила в меня чем-нибудь тяжелым.

Выходя из клуба, я взял шляпу и бросил пару долларов девице, чтобы доказать ей, что я большой транжира, хотя ночь еще только начиналась.

Оказавшись на улице, я остановился и еще раз присмотрелся к афише при красном свете неоновых трубок. Стоял не менее пяти секунд, от недавнего ностальгического настроения не осталось и следа. Потом я решительно зашагал к своему «остину-хили» и успел вернуться домой как раз к десяти.

Я поставил «В ночные часы» Синатры и приготовил себе выпивку. Сидя в кресле, вслушиваясь в величайшую вокальную интерпретацию «Голубого настроения», которую я когда-либо слышал, я внезапно почувствовал, что стены комнаты слегка сжались. Мне страшно захотелось раздвинуть их на пару футов в стороны. Время принадлежало мне самому, я мог выбирать. Я мог вот так сидеть и пить всю ночь, мог лечь спать, так какого черта у меня появилось такое подавленное настроение? Еще пара стаканчиков, подумал я, и черт с ней, с этой Разящей наповал Долорес.

После этой спасительной мысли я лег спать.

На следующее утро, хотя яркое солнце лилось в мои окна, настроение мое не улучшилось. Пару секунд я подумывал, не отправиться ли мне прямиком в офис, но мысль о физиономии шерифа Лейверса, погруженного в чтение моего рапорта по делу Джефферсона, отвратила меня от этого. Человек должен смотреть прямо правде в глаза, а правдой было то, что я мучился от одиночества. Человек должен рассуждать логически, а логика подсказывала, что надо что-то предпринимать в этом отношении. Не сиди и не вздыхай, приятель, отправляйся туда и сделай все, что в твоих силах. Тебе нужно это сомнительное заведение одиноких сердец? Ну так разыщи его.

Я нашел «Клуб счастья Аркрайта» примерно через час на тринадцатом этаже здания в центре города, однако возможно, что номер этажа был чистой случайностью. Я знал одного парня, который когда-то провел неделю в Майами с приятельницей своего лучшего друга тоже по чистой случайности: они заказали один и тот же номер в одной и той же гостинице. То, что случилось с моим бывшим лучшим другом, могло случиться и с «Клубом счастья Аркрайта», могло случиться даже с собакой, с самой паршивой дворняжкой, — и я вернулся снова к Долорес Келлер.

Внутри офиса я почувствовал себя немного разочарованным, потому что он выглядел примерно так же, как любой другой офис: ни тебе розовых купидонов из пластмассы, намеревающихся выпустить стрелу в самый деликатный участок чьей-то анатомии, ни тебе даже вазы, наполненной сердцами и цветами. Затем я впервые взглянул на секретаршу в приемной, сидевшую за большим письменным столом, и совершенно неожиданно мое сердце запело, может, и не в тон, но оно таки пело!

Она была брюнеткой с довольно небрежной прической и удивительно красивым загаром, буквально созданным для знойного великолепия ее лица. А когда она взглянула на меня, я убедился, что взгляд ее был добрым и ласковым. Мне ничего не стоило представить себе ее совершенно обнаженной на фоне восхитительного тропического рассвета, а затем вообразить, как она ныряет в кристально прозрачную воду, чтобы достать для меня еще несколько драгоценных жемчужин до завтрака.

— Доброе утро, — произнесла она вибрирующим, чуть хрипловатым голосом, именно таким, каким должно было изъясняться это чудесное создание.

— Ух! — с героическим усилием выдохнул я.

— Садитесь, пожалуйста! — Эти два слова в ее исполнении прозвучали как самая настоящая любовная серенада. — Я — Шерри Рэнд, а вы, мистер?..

Я тяжело плюхнулся в ближайшее кресло, и оно вздохнуло совсем как пассат, теребящий пальмовые листья.

— Уилер, — неразборчиво пробормотал я. — Эл Уилер.

Она улыбнулась, и зубы ее были словно бесценные жемчужины, и какого черта мы с ней делали в этом душном офисе, когда нам следовало плыть на каноэ по таинственной реке, я не мог объяснить.

— Пожалуйста, не стесняйтесь, — принялась она уговаривать меня. — К нам приходят сотни людей по той же самой причине, что и вы. Все они милые, симпатичные люди, но они одиноки и хотят познакомиться с другими одинокими людьми, однако не знают, как это сделать, поэтому обращаются к нам. Как вас зовут, извините, я не разобрала? Мистер Хупер?