Удивлению жриц не было предела, когда они увидели Дану. Насквозь мокрая одежда со следами грязи, исцарапанные руки и лицо, губы посинели от холода, но глаза горят шалым блеском. Не дай знак богиня – не пустили бы на порог, сочтя нелюдью. Девушку тут же повели в жарко истопленную баню. Вымывшись и согревшись, Дана в длинной рубахе сидела возле очага, держа в руках мису с горячей похлебкой. Одежду ее отобрали жрицы, дабы утром девушка одела вещи чистые и высушенные.

В женской одежде было непривычно. Без пояса с кинжалом она казалось себе раздетой. И пусть привычное оружие лежало рядом на лавке, ощущение беззащитности не покидало Дану. Девушка забилась в самый уголок, и все равно жрицы периодически оглядывали ее, довольно кивая.

– Сегодня ты останешься у нас, – присела рядом с ней на лавку верховная жрица. – А завтра я лично с княгиней поговорю. Хоть и благое дело у нее на уме, да токмо не гоже против воли его вершить.

Дана не знала, что ответить. С одной стороны, ее радовало, что служители богов выступают на ее стороне. С другой – не хотелось наживать врагов в лице князя и княгини полотеских. Легко впасть в немилость, труднее вновь в доверие войти. Тут и заступа божия не поможет. Хотя, многие ли могут похвалиться, что столь сильных защитников имеют. Может и не бежать от воли княгининой – боги сами союзу благословения не пошлют. А без него и не союз то. Знать бы, почто именно ей участь такая выпала. Жила бы себе ныне в выселке, мужа ждала, детей растила. А урманин? Знает ли он об участи, им предначертаной? Что не быть им одному без другого, а если и быть, то счастья не знать. Девушка вздохнула.

– Все наладится, касатка, – провела рукой по ее волосам женщина, – не может быть такого, чтобы все боги на одного управы не нашли. Кто судьбы ваши исковеркал – опасную игру затеял.

– Как же быть теперь, матушка, – тихо вздохнула Дана. – Мне теперь как быть?

– Сердце свое слушай, ласточка, оно не обманет. И не бойся ничего, боги не оставят тебя.

– А коли сердце само не знает?

– Эээ, милая, – улыбнулась жрица, – молодая ты еще да глупая. Советы слышишь, да не слушаешь. Сердце твое давно уже все решило, только ты разумом его заглушаешь. По уму жить привыкла. Как движения для боя рассчитываешь, так и жизнь рассчитать стремишься. А не получится, голубка. Иной раз наперекор разуму пойти надо. Да что там разуму, людям наперекор, богам.

Дана несмело улыбнулась. Что ж, она попытается не слушать холодный и расчетливый голос разума. Она будет учиться слушать робкий, прерывающийся шепоток сердца, то задыхающийся от боли, то вдруг начинающий что-то быстро, прерывисто вещать в волнении. А следующая осень, что ж до нее еще надо дожить. И не говорил ли ей урманин, что и к ним русичи уходят.

– Поздний час, милая, – жрица поднялась. – Пойдем, проведу тебя в светелку. Пусть боги пошлют тебе добрые сны.

Девушка вслед за женщиной поднялась наверх и, миновав ряд дверей, остановилась у приоткрытой. Внутри мигал огонек лучины. Показав, где ей предстоит провести грядущую ночь, жрица ушла. Дана вошла внутрь, плотно притворив за собой дверь. Вроде и не холодно в помещении, а все сквозняку дорогу оставлять не хотелось. В комнатушке стояла кровать, застеленная шкурами, столик у окна, лавка перед ним да сундук в ногах кровати. На стене пара полок. На столе чашка да кувшин с водой. Вот и все убранство. Девушка подумала немного, затем задула светец и вытянулась на мягкой перине. Переживания прошедшего дня отошли в сторону, позволив девушке провалится в сон. Находясь на грани сна и яви, она вдруг отчетливо увидела Эйнара. Его лицо, фигура, облаченная в непонятную одежу: черные штаны, такого же цвета сапоги или другая какая обувь – не разобрать, рубаха темно-синего цвета, полученного неизвестными способами, обтягивала торс, волосы словно выгорели на солнце, став соломенными и лишь глаза цвета янтаря все также насмешливо смотрели на нее.

Эйнар в молчании смотрел на пляску огня в очаге. Зима постепенно вступала в свои права. Легкий морозец сковал землю, снег постепенно укрывал ее одеялом. Лишь море отказывалось замерзать, все так же билось о скалы, стараясь пробить удерживавший его в плену камень, выбрасывало на берег обломки досок, листву, ветки деревьев и кустарника. Но были дни, когда смолкал ветер, стихала буря, сквозь облака выглядывало солнце. Гладь моря блестела под поздними лучами, лазоревые воды отражали бездонное небо. Но обманчиво было это затишье. Вновь налетал ветер, поднимал волны, и горе было тем несчастным, кто обманывался теплыми лучами и выходил на утлых лодчонках на промысел. Редко когда Ньорд отдавал семье хотя бы тело и никогда не возвращал живых.

Не так давно викинг вернулся из святилища Фрейи. Он принес богине богатые жертвы и несколько дней провел в беседах с жрицами. В такие часы приходила большая серая кошка, обитавшая при святилище, забиралась к мужчине на колени и громко мурлыкала под ласковыми поглаживаниями. А в день принесения жертв в небе кружил сокол, то влетая в гущу дыма, то взмывая ввысь. Все сочли это добрым предзнаменованием. Поговаривали, что сама богиня явилась в соколином обличии, дабы благословить обратившегося к ней за помощью.

Теперь же Эйнар ждал, когда ляжет снег и можно будет санным путем объехать святилища богов, прося у них покровительства и защиты от темных сил для себя и своей возлюбленной. Бьерн еще несколько раз пытался увидеть что-то, но вновь и вновь пред глазами его вставала роща на мысу и курган из камней. Но при этом Ньерд сулил счастье викингу с его избранницей. Как ни бился кормчий над этой загадкой, но возможная разгадка пугала его. Оставалось лишь смириться. Все равно жизнь сложится так, как спряли ее норны. Эйнару о своих попытках кормчий не говорил. Кабы что новое увидеть смог, а то все одно и тоже.

– Сын мой, опять в печали сидишь, – Эйнар не услышал тихих шагов матери, лишь когда она коснулась его плеча удивленно вскинул голову, – опять сердце думами изводишь. Расскажи, легче станет.

– Нечего рассказывать, матушка, – печально усмехнулся мужчина. – Боги жизнь закрутили, перепутали. Вот и думаю, как бы на прежний путь вернуться, как от происков Локи уйти да в чертоги Хель не попасть.

– Пугают меня слова твои, – женщина опустилась на лавку у очага. – Коли путь тебе к Хель открылся, так зачем на него ступать? Не лучше ли новой тропой пойти?

– Ты же знаешь, матушка, норны все нити жизненные в своих руках держат. И боги им подвластны, – викинг вновь обратил взор на огонь. – Коли судили они что, от того не уйти. И узкая тропинка и широкая дорога в одном месте сойдутся.

– Не хочу я сына во цвете лет потерять, – женщина ненадолго замолчала. – Пятеро вас у меня было, да трое дочерей. Троих схоронила уже. Самый старший и самая младшая рядом лежат, а еще одного Ньерд забрал. И внучек один уже в иной мир отправился. Прошу тебя, Эйнар, всеми богами, всем дорогим сердцу заклинаю тебя, отступись.

– Матушка, – то ли вздох, то ли стон сорвался с его губ, – и рад бы, но не могу. Род наш смерть принес в дом моей суженой. А за смерть лишь один ответ может быть.

– Как же такое быть могло? – женщина с тоской посмотрела на сына. – Никогда наш род с соплеменниками не враждовал. Кто ж мог такое зло сотворить.

– Не нашего племени она, – тихо ответил викинг. – Из славянских земель мне деву в жены предрекли. Да только отец наш дом ее разорил и сжег. И я в том походе бы.

– Сынок… – женщина вспомнила, как несколько лет назад не хотела отпускать сына в Гардарики.

– Права ты была, матушка, только я не послушал. Сам на себя беду навлек, теперь и расплачиваюсь. Не твои слова разумные, светлыми богами реченные, но слова брата, кому Локи их в уста вложил, я послушал. А коли так, то и ответ мне держать перед возлюбленной моей и перед всеми богами. Жизнь ли, смерть, все едино без нее не смогу я.

– Больно сердцу материнскому о сыновней гибели слышать. А еще больнее, когда сам сын о смерти своей ведает. Всех богов за тебя молить буду. Пусть пошлют они сыну моему счастье рядом с той, кто ему по сердцу пришлась, – женщина встала и, как когда-то в детстве потрепав сына по голове, вышла из залы.