Конечно, историки не оставили без внимания и семибрачие царя как пример «разнузданности». Но сколько бы раз ни был женат царь Иоанн Васильевич, это не имеет никакого отношения к россказням о его жестокости.

Возможно, сказано слишком категорично о «россказнях о жестокости», но во всяком случае многие факты «душегубства» царя опровергаются не менее вескими доказательствами.

«Иоанн не обольщался, — пишет митрополит Иоанн, — в ожидаемой оценке современниками (и потомками) своего труда, говоря: „Ждал я, кто бы поскорбел со мной, и не явилось никого; утешающих я не нашел — заплатили мне злом за добро, ненавистью — за любовь“.

Иоанн Грозный оказался еще и пророком» (Ершов М. Оправдание Иоанна Грозного//Калейдоскоп, 2000, № 34, с. 5).

«Это плоскодонное парусно-гребное судно восточных славян VI–XIII вв., промежуточное по размерам между челном и ладьей. Струги вмещали до 10–12 человек и использовались для перевозки людей и грузов по рекам и озерам. Имели весла и съемную мачту с небольшим прямым парусом, который ставили при попутном ветре, и приспособления для транспортировки волоком. Строились по той же технологии, что и челны. Позднее стругами стали называть крупные речные грузовые суда типа барок, имеющие полную наборную конструкцию корпуса, оснащенные мачтой с парусом и 10–12 парами весел. Их длина составляла 20–45 м, ширина — 4—10 м. Для защиты груза от непогоды иногда устанавливалась лубяная кровля, а для защиты знатных пассажиров — каюты (чердаки). В XVII в. небольшие струги использовались для защиты речных торговых караванов от разбоя, вооружались легкими пушками (басами) и вмещали 60–80 стрельцов.

Хлебный струг

Струг на Волге, идущий бечевой

В конце XVII в. струги широко использовались Петром I для перевозки войск, техники и провианта при осаде крепостей Нарва (около 600 единиц) и Азов (около 1200 единиц). Известны следующие типы стругов: палубный, светличный, подъемный, мыльный, морской, чердачный, адмиральский, дворцовый (последние два были украшены богатой резьбой и предназначались для речных путешествий высокопоставленных особ)» [84].

«Несамоходное речное деревянное судно типа барки, применявшееся до конца XIX века для сплава леса, дров и строительных материалов в низовье реки Волги. Беляны строили плоскодонными, беспалубными, не применяя металл. Продольная прочность обеспечивалась лесом, погруженным на судно. Использовались одну навигацию и продавались на слом. Длина 30–60 метров, грузоподъемность до 1000 тонн и более» [84].

«Парусное грузовое судно, распространенное в конце XVIII — начале XIX веков в бассейне Волги и на Каспийском море. Мачта высотой 20–30 метров несла большой прямой рейковый парус, позволявший за день проходить с грузом 60–80 км по течению и до 30 км против течения. При штиле или встречном ветре расшиву тянули бурлаки. Корпус расшивы украшался богатой резьбой и живописью. Длина 30–50 м, ширина 10–12 м, высота борта до 2,7 м, осадка 1,2–1,8 м, грузоподъемность 100–500 т и более. Расшивы меньших размеров, так называемые мангышлакские (длина 17–23 м, ширина 5–6,5 м, осадка до 3 м, грузоподъемность 100–200 т, экипаж 5–8 человек), использовались на Каспийском море для транспортных целей и рыбной ловли. В середине XIX века расшивы были вытеснены паровыми судами» [84].

Модель беляны (конец XIX— начало XX в.)

Расшива и тихвинка

В журнале «Наука и жизнь» была опубликована статья, проливающая свет на древние контакты между Балтикой и Каспием: «Суровы и неприступны отвесные берега северо-восточного Каспия. Далеко внизу бьются о меловые скалы неспокойные волны.

Я. Осис. Латышские рыбаки (1951 г.)

У обрыва мыса лежит каменный „корабль“, нос которого устремлен в море. Так и казалось, что неутихающий ветер над мысом Токмак вот-вот наполнит мощью воображаемые паруса, сорвет с вечной стоянки и умчит ладью вдаль…

Первые ассоциации, вызванные „кораблем“, уводят к берегам Балтики. На побережье других морей такие каменные ладьи как будто неизвестны. Словно эскадры, выброшенные бурей, застыли на скалистых берегах Северной и Западной Балтики огромные выложенные из камня некрополи древних скандинавов… Память старается сравнить их с ладьей на мысе Токмак. Контур последней выложен из поставленных вертикально необработанных каменных плит высотой до 40 см. Длина корабля — около 14 м, наибольшая ширина — 4 м. С правого борта имеется вход шириной около 2 м. В центре — каменная прямоугольная выгородка из тех же плит. Видимо, здесь была погребальная камера, но она ограблена еще в древности. Отсутствие каких-либо находок при раскопке ладьи огорчило нас, так как лишало возможности ответить на два основных вопроса, встающих перед археологами: когда и кем был сооружен памятник? Вернее, памятники. В 200 м к северу от нашей первой находки мы обнаружили второй аналогичный „корабль“, но несколько худшей сохранности. Наличие погребальной камеры в конструкции разрушило возникшую было ассоциацию с каменными кораблями викингов. У них таких камер нет…

Остатки каменной ладьи на мысе Токмак

Славянские серебряные серьги, найденные в Швеции

Кладбище викингов в Северной Ютландии

Могильник на мысе Токмак

Мысли возвращаются к берегам Балтики. Я вспоминаю, что на острове Сааремаа у деревни Люлле и в некоторых других пунктах Рижского залива эстонский археолог X. Моора нашел погребальные сооружения в виде каменных кораблей. Они были датированы первой половиной I тысячелетия до н. э. Вернувшись в Москву, я отыскал эту публикацию и убедился, что погребальные сооружения, описанные в ней, близки ладьям мыса Токмак. Их сближало наличие погребальной камеры, которая отсутствует у каменных кораблей викингов… Подобные могилы эпохи раннего металла известны и в других районах Прибалтики. Шведский исследователь Старнбергер описывает аналогичные некрополи. Видимо, к этому времени можно отнести и погребальные ладьи северо-восточного Прикаспия. Так, значит, племена Прибалтики освоили Волжский путь в Каспий более трех тысяч лет назад? На всем протяжении водного пути из Прибалтики в Каспий отсутствовали какие-либо свидетельства проникновения прибалтийских мореходов в далекое южное море в столь древние времена. Хотя в принципе такие походы могли иметь место… Если говорить осторожно, то каменные „корабли“ Прикаспия — первое реальное свидетельство связей Прикаспия с Прибалтикой в эпоху бронзы. Но это в том случае, если не найдется других объяснений их закладки» [13].