Истратил я на него почти пять пленок — около двухсот кадров. И имел основания считать, что хоть несколько снимков, но получится хорошо, несмотря на недостаток солнца и ветер. Пора было и уходить. Напоследок мы позвали сторожа, и Иван Георгиевич перевел ему на молдавский язык мой вопрос: много ли здесь таких бабочек?

Сторож ответил, что он никогда такой не видел. Может быть, просто внимания не обращал.

И теперь встала передо мной проблема: ловить или не ловить? Вообще-то я никогда не ловлю тех, кого фотографировал. Мне доставляет удовольствие, глядя потом на слайды, думать о том, что те, кто изображен на них, по-прежнему наслаждаются жизнью и свободой, что встреча со мной, таким образом, не была для них роковой. Я считаю, что и между людьми взаимоотношения могут быть именно такими, чтобы, радуясь встрече друг с другом, никто бы ничего не терял, это и есть, по-моему, настоящее духовное общение, от которого приобретают обе стороны и увеличивается количество красоты в окружающем нас мире.

Но на этот раз, увы, сам не знаю почему, победило во мне чувство собственника. Я осторожно взял бабочку за крылья и с некоторым трудом заставил ее отцепиться от цветов сирени. Уже тогда начала меня мучить совесть, однако я крепко держал бабочку. Она, впрочем, и не думала вырываться…

Иван Георгиевич искренне радовался моей удаче. Он сказал, что по-молдавски это называется «норок» — везение, в некотором смысле счастливая судьба. Магомет Ахильгов и его друг Борис, который вечером пришел к нам в гости, нашли, что бабочка, которую я им показал, очень красивая, и, будь у них такая возможность, они с удовольствием бы использовали мои снимки для украшения дамских зонтиков или платков — они по роду своей работы знали толк в этих вещах. «Я бы миллион таких зонтиков продал», — сказал Борис.

На другой день с утра мы опять встретились с Иваном Георгиевичем, в последний раз перед отъездом. Проговорили до обеда, а днем, зайдя в номер гостиницы, я ошарашенно остановился: моих вещей не было… Чуть позже выяснилось, что я не заплатил, как положено, до двенадцати за следующие сутки, мои вещи просто перенесли в кладовую, где я могу их получить, но все равно у меня закололо сердце: пакет с бабочкой лежал в ящике стола вместе с тетрадью, а теперь его не было.

В кладовой я лихорадочно схватил свою сумку, заглянул в нее. На самом верху вместе с тетрадью лежал смятый пакет.

Но бабочка оказалась совершенно и непостижимо цела.

Партию пленок, снятых в командировке, я проявил не очень удачно. Только пленки с подалирием вышли хорошо.

Осенью я написал Ивану Георгиевичу в связи с очерком о грецком орехе, опубликованным в журнале, и спросил, видел ли он еще в ботаническом саду такую бабочку.

«Нет, — ответил Иван Георгиевич, — не видел».

…Вирусы популяции «сигма-эн» блаженствовали. Так недавно всего нескольким особям удалось закрепиться на подходящей территории, и вот теперь их много, очень много. Теперь популяция захватила обширные области, и уже ничто, похоже, не погубит ее. Миллионы маленьких цепких шариков внедрились в теплую живую ткань и теперь впитывали сквозь свою тоненькую кожицу ее живительные соки. И, едва успев подрасти, делились надвое. Был один большой шарик, но вот уже стало два маленьких, быстро выросли маленькие, и стало их четыре, потом восемь, шестнадцать, тридцать два, шестьдесят четыре, сто двадцать восемь… Все новые и новые территории, все большее и большее жизненное пространство, быстрее, быстрее, быстрее…

— Введите препарат «игрек», — сказал врач.

Две сестры в белых халатах склонились над больным.

…Беда обрушилась на популяцию «сигма-эн» внезапно. Она и раньше, правда, испытывала множество трудностей. Жить и размножаться ее родным шарикам мешали чужие большие шары, которые, не обращая внимания на одиночных особей, немедленно начинали набрасываться на их скопления — захватывали блаженствующих десятками, сотнями, обволакивали их своей студенистой массой, склеивали и — губили. Но оставшиеся в живых вирусы тогда росли и делились еще быстрее, они старались облепить большие шары со всех сторон, не давая им двигаться, и сами начинали высасывать их соки. В конце концов большие вражеские шары стали появляться все реже и реже… Но так было раньше. Теперь же внезапно в теплой и нежной пульсирующей ткани, где блаженствовали уже без помех миллионы особей популяции «сигма-эн», появилось нечто новое. Опять несущее гибель. Едкая жидкость проникала сквозь тонкую оболочку шариков, и они погибали почти мгновенно — сотнями, тысячами, десятками тысяч и, наконец, миллионами. Там, где только что бодро двигались шарики, неудержимо делясь, оставались жалкие хлопья их кожиц, и, если бы оставшиеся в живых вирусы могли испытывать чувства, они были бы охвачены отчаяньем. В довершение ко всему, опять во множестве появились большие вражеские шары, на которых едкая жидкость, как оказалось, не действовала. Они с неудержимой активностью набрасывались на тех, из популяции, кто все-таки устоял, и губили, губили, губили…

— Состояние больного улучшилось, — произнесла одна из сестер, поднимая радостные глаза на врача. — Препарат «игрек» помог.

— Отлично, — стараясь скрыть торжество, спокойно произнес врач. — Продолжайте вводить. Одновременно витамины и раствор «бета».

…Трудные времена переживала популяция «сигма-эн». Однако дух «сигма», живущий в суммарном мозге популяции «сигма-эн», частицами которого были молекулярные цепи в теле каждого шарика — гены, — неустанно пробовал, пробовал и искал. Одна всеподчиняющая, глобальная Идея владела духом «сигма»: ВЫЖИТЬ! Во что бы то ни стало, в любом виде и качестве — ВЫЖИТЬ! ВЫЖИТЬ И РАСПЛОДИТЬСЯ! — занять как можно большую территорию и как можно быстрей. Расплодиться самим — только самим! — не считаясь ни с кем и ни с чем, губить других, пока не погубили тебя, — расплодиться, чтобы не умереть. И, подчиняясь этой Идее, вдохновляемый духом вирусов «сигма», суммарный мозг популяции «сигма-эн» пробовал. Все новые и новые генетические мутанты рождались и гибли, не в силах устоять перед враждебными большими шарами или разъедаемые коварной жидкостью препарата «игрек». Однако мозг пробовал, пробовал неустанно. Миллионы лет существования духа «сигма» приучили его к феноменальной выносливости — и даже в тех случаях, когда из миллиардов и миллиардов особей какой-нибудь популяции оставалась всего лишь одна — один маленький шарик, — он-то и мог стать основой для новой, не менее могущественной популяции, чем предшествующая. Ибо он нес в себе всю гигантскую, несокрушимую энергию Глобальной Идеи. И теперь, теряя миллиарды особей, мозг как бы сжимался, уходил в глубь самого себя, сосредоточиваясь на все меньшем и меньшем числе индивидуумов. Но ничуть не слабела Идея… И оставался мощным дух, воплощающий ее. И чем больше шариков гибло, тем сильнее потенциально был каждый из остающихся. И, даже и не помышляя о возможном сокрушительном поражении, Мозг пробовал, пробовал, пробовал…

— Больному почти совсем хорошо, — докладывала дежурная сестра теперь уже по телефону. — Температура спадает. Пульс выравнивается.

— Отлично, — сказал врач. — Продолжайте делать все так, как я написал.

…И вот родился один шарик — всего один при делении предыдущего, — который не почувствовал на себе влияния едкой жидкости препарата «игрек». Большой вражеский шар не захватил его, единичного, и он благополучно вырос и разделился надвое… И вот уже новых шариков стало четыре, потом восемь, шестнадцать, тридцать два… Бодро и бойко расползались они в разные стороны и вскоре уже были в состоянии противостоять вражеским шарам — облепляли их со всех сторон и с удовольствием высасывали их соки. Едкую жидкость препарата «игрек» они как бы и не замечали. А все потому, что, пробуя, интегральный дух переставил на этот раз лишь один атом в одной из молекул молекулярной цепочки гена — и оболочка шарика стала непроницаемой для препарата «игрек». Старые особи популяции «сигма-эн» — с непереставленным атомом — гибли по-прежнему, последние миллионы их разъедались жидкостью «игрек» и поглощались большими вражескими шарами. Но зато неудержимо, с особенной, потенциально накопленной, увеличенной скоростью плодились новые, составляя похожую, хотя и несколько, чуть-чуть видоизмененную, но еще более жизнеспособную популяцию «сигма-эн плюс единица»… Им бы остановиться, замедлить деление, им бы понаслаждаться спокойно среди больших шаров, которые по-прежнему на единичных не обращали внимания, им бы понять природу свою и с благодарностью воздать хвалу живительным тканям, которые щедро предоставляли им свои теплые соки… Но нет. Не такой была Глобальная Идея вирусов «сигма».