— Так, — сказал молодой инспектор уголовного розыска Каспаров, которому Ахатов предложил провести первый допрос подозреваемого Клименкина. — Я прочитал тебе все написанное. Добавить можешь что-нибудь?

Виктор Клименкин — невысокий, русоволосый парень — сидел на стуле расслабившись и как-то странно равнодушно смотрел на него. «Он или не он?» — в который раз подумал Каспаров. Кажущееся равнодушие можно расценить двояко…

В это воскресное утро Каспаров пришел на дежурство в девятом часу, увидел троих задержанных и этого парня, Клименкина, сидящего в специальном отделении за решеткой. Он еще не успел ничего спросить, как раздался звонок из Ашхабада. Трубку передали Ахатову. И бодрый тон Ахмета, и уверения его в том, что преступление раскрыто, насторожили Каспарова. Потом в одной из комнат он увидел кучку яркой пестрой ткани. Это была окровавленная одежда. От Хасанова узнал, что произошло. Вскоре Ахатов приехал с экспертами из больницы, и подозреваемого Клименкина вывели из-за решетки, отвели в комнату начальника ЛОМа, приказали раздеваться. Эксперт тщательно осмотрел одежду и тело Клименкина. Следов крови ни на одежде, ни на теле не было… Клименкина увели опять за решетку, а Ахатов достал нож из стола. Понюхал. «Сало!» — сказал он. Эксперт осмотрел нож. Следов крови как будто бы не было и здесь. Взяли Клименкина и других задержанных, поехали в больницу. На опознание. По дороге подсадили еще двоих, незнакомых. В глубине больничной палаты на койке лежала маленькая старуха. Лицо ее было сморщенным, желтым, глаза закрыты, она тяжело дышала. Эксперт и Ахатов подошли к ней, а Клименкина, Семеновых и двоих незнакомых мужчин выстроили тесной шеренгой. Милиционер Бердыев неотступно держал за руку Клименкина — боялся, видно, что тот убежит. Каспаров на всякий случай встал у дверей. Эксперт наклонился к старухе и принялся по-туркменски что-то говорить ей, показывая в сторону стоящих шеренгой. Ахатов приподнял ее за плечи. Старуха была в тяжелом состоянии и, как видно, плохо понимала эксперта. Наконец она беспомощно махнула рукой в направлении стоявших. Один из них, маленький, лысый, Семенов Григорий, покачнулся и опустился на пол. Его подняли и положили на свободную койку. Обморок. Бердыев схватил Клименкина за другую руку, тот принялся возмущаться. Быстро Ахатов написал протокол. Все поочередно расписались. Каспаров заглянул в белый листок и увидел, что в графе «Подпись опознанного» расписался Клименкин.

— Клименкин, — сказал теперь Каспаров. — Что же ты молчишь? Судя по твоим показаниям, ты преспокойно спал, когда было совершено нападение на старую женщину. Или был на пути к дому. Короче, в этом деле не участвовал. А в протоколе опознания ты расписался, что потерпевшая опознала именно тебя. Как же так? Ведь она же опознала тебя? Значит, ты и напал на нее. Почему же теперь ты пишешь, что спал?

— Нет, — ответил Клименкин. — Что х-хотите думайте. Я не н-нападал. П-подраться я, можно сказать, любитель, в-верно. Но не со с-старухой же. Что вы, с-смеетесь, что ли. Как я н-написал, т-так и было.

Клименкин сильно заикался, и Каспаров подумал, что, может быть, оттого он и молчалив.

— Но ведь нож твой нашли, — сказал он.

— Н-ну и что? М-мой нож. Рыбу чистили, к-колбасу резали. При чем тут нож. Я его с с-собой н-не носил.

— Послушай, Виктор, — сказал вдруг инспектор Каспаров, наклонившись к парню и пристально вглядываясь своими карими глазами в его глаза, серые и как будто бы равнодушные. — Вот что. Давай в открытую. Скажи мне честно. Честно, понял? В любом случае я постараюсь тебе помочь. Но я должен знать правду. Если хочешь, это останется между нами. Я не следователь, твой следователь — Ахатов. Я только провожу первый допрос. Скажи мне честно: ты или не ты?

— Н-не я. М-можете не сомневаться. Я м-могу избить равного себе, но не п-престарелую женщину. Г-глупости.

— Хорошо, — сказал Каспаров. — Я верю тебе. Но почему же ты все-таки расписался в акте?

— Я н-не знал, что п-подписываю. Милиционер сказал — распишись. В-вот я и расписался. Она же п-просто рукой махнула…

Странное чувство появилось у Каспарова. Глубокой, непонятной тоски. Он понял вдруг, что верит парню. Как инспектор уголовного розыска, проводящий предварительное дознание, он не имел, конечно, права уже теперь считать Клименкина невиновным. И все же посчитал. Поверил парню. А это значит…

— Дело твое серьезно, Виктор, — сказал он и устало откинулся на спинку стула. — Скажи адреса своих родственников. Кто у тебя из самых близких?

— Невеста. Светлана. Светлана Г-Гриценко. А п-потом мать.

Ахатов даже не ожидал, что все сложится так удачно. Опознание он провел быстро и хорошо. Клименкин расписался как опознанный, а это — серьезнейшая улика. Есть протоколы допросов потерпевшей и мужа ее, записанные заместителем начальника ЛОМа Обетовым. В обоих — явное указание на Клименкина. «В туалете напал рыжий парень в коричневом пиджаке, при разговоре заикается…» Есть неувязочки — отсутствие крови на одежде подозреваемого и, похоже, на ноже, хотя все еще может поправить тщательная экспертиза. Чутье никогда еще не подводило Ахмета Ахатова. Оно верно подсказало и на этот раз. Главное — оперативность. Да, это удача! Наконец-то…

Старший лейтенант милиции, старший следователь железнодорожной станции Мары, Ахмет Ахатов вызвал на допрос Гриценко Светлану Прокофьевну, 1950-го года рождения, работающую мотористкой на швейной фабрике «Победа».

— Ты знаешь Клименкина Виктора Петровича, 1949 года рождения? — спросил он Светлану.

— Знаю, — сказала она тихо.

— А что он изнасиловал старуху, а потом порезал ее ножом и она умерла, знаешь? — повысил голос Ахатов и в упор посмотрел на девушку. — Он у нее пять рублей отнял. Человека — за пять рублей убил!

Светлана молчала. Только побледнела страшно.

— Пиши, — сказал он и подвинул ей лист бумаги и ручку.

— Что писать? — спросила Светлана и подняла лицо на Ахатова.

— Сначала анкету заполни, вот здесь. Потом — откуда знаешь его, с каких пор, в каких отношениях состоишь. Чего не знаешь — я подскажу. Пиши!

«Холостая», — написала Светлана в графе «Семейное положение». Потому что официально так оно и было.

«Я, Гриценко Светлана Прокофьевна, являюсь женой Клименкина Виктора», — начала она писать на обороте, на чистой странице, и не заметила этого расхождения. Все смешалось в ее голове.

Знала она Виктора с 66-го года, с 16-ти лет. Жили в одном городе, познакомились, часто встречались. В мае 69-го — первое несчастье. Виктор самолюбив. Да еще это заикание. Выпил однажды в компании ребят, а потом подрались на улице. Его осудили на полтора года условно. Не прошло и года — опять драка. И опять суд. Она ходила сама не своя. Через месяц Виктора освободили из колонии и отправили в туркменский город Мары. Там он продолжал отбывать наказание, работая на стройке. В июле вместе с матерью Виктора, Татьяной Васильевной, они приехали его навестить. Потом Татьяна Васильевна уехала — у нее кончался отпуск, — а Светлана решила остаться. Горе — на двоих. И поступила на работу на швейную фабрику. Грузчицей. Потом мотористкой. Тут, в Марах, они фактически стали мужем и женой. Он переехал к ней в общежитие, и она была счастлива: подальше от дружков, с которыми — она хорошо чувствовала своим женским сердцем — недалеко до беды. Потом начались ссоры. Сначала быстро мирились, потом стало труднее. Все чаще он приходил навеселе. Из-за этого и поссорились уже настолько серьезно, что он уехал от нее, перебрался в свое общежитие. Совсем не расходились, конечно, периодически он бывал у нее. Что-то происходило с ним нехорошее, а она ничего не могла сделать. Сознавая свою беспомощность, мучительно желала только одного: чтобы скорее шло время, чтобы кончился его срок и они переехали домой, под Новосибирск, в родной Куйбышев. Не будет дружков, начнется новая жизнь. Сам по себе он хороший, добрый, никогда не врет, всегда говорит правду. Только вот бесхарактерный перед своими дружками. И разочарованный какой-то. Эти выпивки… Но она верила: когда они переедут в Куйбышев, все это кончится, он возьмется за ум, может быть, у них будут дети. Или нет, сначала они оба поступят учиться. Светлана — что-нибудь по художественной части, она любит рисовать, ее рисунки хвалили. А Виктор — по автомобилям. Если только до того времени ничего не случится. Она гнала от себя мрачные мысли…