Ну, я, кажется, заболталась. Жди следующего письма. До скорой счастливой встречи! Приеду —

наговоримся до немоты. Так ведь? Да?

Анна».

Да, это была Анна. Он узнал ее по манере мешать шутку с тревогой, улыбку с болью. В самые тяжелые дни ее жизни она помнила о его дне рождения.

«До скорой счастливой встречи...» — каким это было теперь далеким, недостижимым!

«Где ты теперь, Анна, друг мой (неповторимый?..Жива ли?..» Счастье живет с человеком рядом, ест с ним из одной тарелки, а он не видит его. Потам вдруг обдаст человека ледяным ветром невзгод, и спохватится он: — Где же счастье, куда запропастилось? И жалеет человек, что не ценил своего счастья, не понимал его. И страстно мечтает о нем, пробивается к нему через тысячи преград.

Глава восьмая

Удивительна судьба у этого самолета: она напоминает судьбу человека. В мирное время он был незаметен: травил сусликов и саранчу, возил почту. Летчики даже относились к нему с легким пренебрежением — «пришус!».

Но вот началась война, и хрупкий, неказистый самолет стал одним из самых стойких и бесстрашных ее солдатов. Дымились ангары аэродромов, чернели воронки на взлетных и посадочных площадках, но с родных полей и лугов подымались тысячи «ПО-2», бросали бомбы на пехоту врага. Как ловкие и исполнительные связные, они носились из штаба в штаб, доставляя документы и людей. Они пробирались в фашистский тыл, и партизаны со слезами радости встречали крылатых вестников.

Они подбирали раненых у переднего края, спасая им жизнь.

Гитлеровцы встретили этот самолет высокомерными кличками: «Рус фанер», «Иван-Солома». А «ПО-2» продолжал свое дело с упорством и спокойствием русского солдата. Случалось, бьет по переправе артиллерия, бомбит скоростная авиация — никаких результатов: стоит, проклятая! Тогда вызывают «ПО-2».

Прилетит, потарахтит моторчиком, выплюнет одну-две бомбы — и конец переправе! По ночам висел самолет над вражескими окопами, кидал бомбы, бил из пулемета. Никто не спал: бог весть, куда угодит русская бомба!

Николай принял участие в разработке стрелково-бомбардировочной схемы самолета, но это была не его стихия.

Он почувствовал в себе ишвый прилив сил. Ему хотелось изобрести нечто подобное кабинам, чтобы сразу сказались результаты! его работы. Военные представители жаловались, что по шуму мотора и пламени из выхлопных патрубков ночью фашисты обнаруживают самолет задолго до подхода к цели.

Николай напряженно думал три месяца. Он пересмотрел все схемы глушителей, советовался с мотористами, обращался к технической литературе. Задача оказалась значительно трудней, чем Николай предполагал.

Противоречие между глушением шума и мощностью двигателя было непримиримым: стоило продвинуться на шаг в конструировании глушителя, как тотчас же резко падала мощность мотора.

«Где, какой великий выбирал путь, чтобы протоптанней и легче?I» — цитировал про себя Николай любимого поэта и добавлял:

«Я хоть и не великий, но перенимать хорошие правила — не грех».

Дело еще осложнялось тем, что следовало одновременно и гасить пламя.

Николай сделал два полуколлектора, и когда их смонтировали и стали испытывать, мотор сбросил двести оборотов.

«Не то, не то!» — злился Николай, ища новое решение. Он работал тяжело, мучительно, беспокойно.

Все на заводе, будто сговорясь, перестали обращаться к начальнику конструкторского отдела с просьбами об уточнении чертежей — технологи ошибки и неувязки приписывали себе, роизводственники не донимали

конструкторов своими жалобами. В Бакшанова верили и ждали, что он даст оригинальную конструкцию.

Только один Солнцев ворчал, когда, созывая совещание, среди начальников цехов и отделов не находил Бакшанова.

— Ох уж эти мне муки творчества! Нет у нас на заводе главного конструктора. Есть поэт, сочинитель технических выкрутасов.

Профорг Маша Лаврутина несколько раз порывалась пойти к Бакшанову за членскими взносами — он был единственным должником в организации — но сдерживалась: «Ладно! Пускай закончит. Уж тогда-то я и поговорю с ним о профсоюзной дисциплине!»

Николай сделал кольцевой коллектор и вывел к фюзеляжу разрезную «грушу» с .управляемой из кабины летчика заслонкой. При расчете диаметра внутренних труб коллектора Николай учел прежние неудачные варианты.

Мотор с новым шумопламягасителем работал ровно и сбавлял только пятьдесят оборотов.

Для испытания новой конструкции назначили комиссию под председательством главного инженера.

Николай приехал на аэродром, как только стемнело; испытания были ночными.

В трамвае, среди тихо дремавших пассажиров, сидеJia пара влюбленных. Они ежеминутно переглядывались и перешептывались.

«О чем эти голубки все время шепчутся?. — с завистью думал Николай. — Кто его знает, откуда (молодость берет столько слов!» Для влюбленных не существовало сейчас ничего, кроме переполнявших их чувств. Миловидное лицо девушки с рыжеватыми кудрями, выглядывавшими из-под надетой набекрень шапки, выражало такую лихость и гордую, как вызов, радость жизни, что Николай невольно улыбнулся.

«Далекое!» — вздохнул Николай и задумался.

Тринадцать лет тому назад Николай, по -путевке горкома комсомола, читал лекцию в Первом ленинградском медицинском институте. Был канун «Дня авиации» и в актовом зале собрались студенты со всех курсов.

Николай говорил о создателе русской авиационной науки профессоре Жуковском, о русском морском офицере Можайском, построившем первый в мире самолет, о революционере Кибальчиче, который, за несколько дней до казни за участие в покушении на Александра II,закончил в Петропавловской крепости описание реактивного летательного аппарата.

Он окончил лекцию рассказом о работах советского ученого Циолковского; ученый предложил проект ракетного самолета для вылета из земной атмосферы, а также проекты- ракетных поездов для исследования мировых пространств.

Едва утихли аплодисменты и слушатели подеялись со со своих мест, к кафедре подошла невысокая девушка с открытым, готовым вот-вот улыбнуться, лицом. За ней двигалась шумная компания подруг.

— Слушая вас, товарищ лектор, можно подумать, что не сегодня-завтра откроется межпланетная линия Москва — Марс, — сказала она и з-вонко засмеялась, обнажая мелкие белые зубы.

— Да, — улыбнулся Николай, — если понимать слово «завтра» ее в буквальном, а в историческом смысле,

— Вы тоже конструктор? — спросила девушка, метнув в Николая синий изучающий взгляд,

— Я? Н-нет, то-есть да... — растерялся, сам не зная отчего, Николай.

— Понятно! Вы конструктор... в историческом смысле.

Так вот, когда я стану врачом в буквальном смысле, прошу забронировать одно место на космический рейс.

Девушки засмеялись и прошли к выходу.

Николай проводил их глазами, и у него возникло сумасшедшее желание сейчас же догнать их и идти рядом с той, синеглазой, слушать ее острую, чуть насмешливую речь.

...Он стал частым гостем в общежитии у медиков. И больше всего удивило его то, что острая на язык девушка оказалась дочерью Сергея Архиповича Лугового.

Он теперь смутно припоминал, как Марфа Ивановна часто нахваливала дочек Сергея Архиповича, но

Дуговые жили далеко, на Охте, и Николаю как-то не приходилось у них бьивать.

Поначалу Николай не нравился Анне. По общежитию колесила шутка Анны, будто из облздрава приезжал человек, сфотографировал Николая и что скоро выйдет в свет плакат-реклама, на которой будет изображен Николай в полный рост, и рядом надпись: «Пей рыбий жир и ешь витамины, умнее не будешь, но станешь длинным».

Анна принимала его внешнюю «тихость» за основную черту характера.

И странно: Николай не обижался, громче всех смеясь над ее колкими остротами, а карие спокойные глаза будто говорили: «Ну, ну, давайте. Ваши булавочные уколы доставляют мне только удовольствие.

Так продолжалось бы очень долго, не произойди один случай. Об этом рассказал ей товарищ Николая.