Когда Бирин спросил о его самолете, Николай вздохнул:

— Забраковали. Дорогие материалы на мой самолет нужны.

— А ты дерево употреби. Деревом-то мы вон как богаты.

— Так-то оно так, да у моего голубя больно высока нагрузка на квадратный метр, — сказал Николай. Он был занят сейчас подготовкой к эвакуации последнего эшелона. Телеграмма директора завода торопила с выездом.

Стояло тихое солнечное утро последних чисел сентября. В глубоком небе медленно проплыв-али стаи журавлей, часто перестраиваясь и беспокойно курлыкая...

— Гляди, и журавли эвакуируются! — воскликнул Гайдаренко, выглянув из-под крыла самолета. Павел Павлович усмехнулся. Летчики сидели на парашютах, ожидая, когда механики заправят бензином машины, — их надо было перегнать на линию фронта. Бирин и Гайдаренко торопились вылететь, чтобы вернуться засветло: эшелон уходил ночью.

На железнодорожную ветку, вплотную подходившую к аэродрому, подали состав. Рабочие стали грузить остатки заводского оборудования.

В нескольких местах задымили костры, с криками и смехом бегали вокруг них дети, женщины суетились с чайниками и кастрюлями — последняя группа рабочих начинала походную жизнь. Бойцы полка народного ополчения спокойно и деловито рыли окопы: им вверялась оборонд аэродрома в случае воздушного десанта.

В полдень где-то далеко глухо заурчала тяжелая зенитка. И вслед затем из-за синеющего вдали леса высыпали самолеты. Их было много. Они шли на город.

— Все в убежище! —крикнул Николай.

Женщины торопливо хватали детей, бежали в убежище. Мужчины старались казаться спокойными, но это им плохо удав<алось. Только ополченцы продолжали свою работу: война еще не научила их осторожности. Бирин и Гайдаренко взлетели одновременно. Они оба убрали шасси, едва только оторвались от земли. «Успеют ли уйти незамеченными?» — беспокоился Николай, Но то, что он увидел в следующую минуту, заставило его застыть от удивления.

Бирин и Гайдаренко полетели... навстречу фашистам.

Ополченцы бросили лопаты.

— Ну-у, орлы! — сказал кто-то восхищенно.

Наступила напряженная тишина ожидания.

Павел Павлович принял решение идти «в лоб».

Скорость сближения была огромная. Гайдаренко насчитал девять мессершмиттов и шесть юнкерсов. Прикрывая бомбардировщиков, мессершмитты разделились на три группы: одна стала набирать высоту, вторая снизилась, третья осталась на прежней высоте.

«Опытные, черти!» — с досадой подумал Бирин. Он расстегнул ставший вдруг тесным ворот гимнастерки.

Среднее звено фашистов открыло огонь с дальней дистанции. Гайдаренко увидал разноцветные струи трассирующих пуль. Он почувствовал, как короткими мелкими толчками кров-ь билась в горле. Внизу чернели бусинки вагонов, нанизанные на тонкие нитки рельсов. Густо дымил паровоз, таща их с муравьиным усердием.

Гайдаренко стало жарко. Он прижался лицом к прицелу, ощутил в руках шершавую поверхность гашеток...

Когда до фашистов оставалось метров триста, Бирин выстрелил из пушки в крайний самолет. Мессершмитт задымил. Гайдаренко открыл огонь по двум другим истребителям. Они взмыли вверх. «Ишь, как набирают высоту! — заметил Бирин. — Надо избегать драки на вертикалях».

Воспользовавшись .короткой заминкой, Бирин и Гайдаренко прорвались к бомбардировщикам, юнкерсы развернулись на 180 градусов, беспорядочно кидая бомбы. Бирин сделал крутую горку и с боевым разворотом вышел на встречный курс средней паре истребителей. Гайдаренко повторил его маневр. Верхнее звено мессершмиттов свалилось на них в крутом пике.

Гайдаренко отбивался от двух мессершмиттов, старавшихся зайти ему в хвост; он увертывался и короткими пулеметными очередями не давал немцам подходить на близкую дистанцию. Нижнее звено истребителей развернулось следом за юнкерсами, опасаясь, видимо, оставить их без присмотра. Теперь Бирин и Гайдаренко дрались только с пятью мессершмиттами. У Гайдаренко из нижней губы, прикушенной в горячке боя, сочилась кровь. Он облизнул горячие губы, сделал глубокий вдох, будто хотел вобрать в легкие как можно больше воздуха, и, толкнув сектор газа вперед, снова ввел самолет в боевой разворот...

Но мессершмитты с пикированием уже выходили из боя...

...Рабочие окружили вылезавших из кабин Бирина и Гайдаренко, жали им руки, обнимали.

Особенно шумно восхищался механик Костя Зуев:

«Вот это летчики-испытатели! Двое против пятнадцати, — и наш верх! Да за такое «Героев Советского Союза» дадут!»

— Чем языком трезвонить,—осмотрел бы машины да заплаты поставил бы в пробитых местах! — резко оборвал его Бирин.

Обескураженный механик кинулся осматривать самолеты.

На полуторке подъехал Николай.

— Поздравляю! Это подвиг... настоящий подвиг! — Он обнял Бирина и Гайдаренко. — Поеду к месту падения мессершмитта.

— Зачем? — удивился Бирин. — Смотреть на рожу гитлеровского пилота? Слишком много чести для него!

— Хочу осмотреть уцелевшие части самолета.

— Это другое дело. Врага надо бить и приглядываться к нему: нельзя ли чему поучиться. Факт!

Когда Николай уехал, Гайдаренко, не глядя Бирину в глаза, спросил:

— Послушай, Пал Палыч! Там... во время боя...

боялся ты? Хоть одну минуту... было страшно?

— Боялся. Они могли на Ленинград бомбы сбросить— как тут не бояться? Знаешь, сколько дров наломали бы? А наше Пе-Ве-0 прохлопало этот налет.

Факт! —ответил Бирин.

Поезд шел медленно: на многих перегонах полотно было наскоро восстановлено нашими железнодорожными частями, и машинисты соблюдали сугубую осторожность. В лесах бронзовым огнем горела умирающая листва берез и дубов и- вверху видны были оставленные птицами гнезда, а местами уже стояли в голых сучьях черные, словно обугленные деревья. В низинах и овражках дымились туманы. По желтым скошенным лугам, по ярким полянам пробегали тени облаков.

Николай смотрел на черную, сожженную немецкими бомбами деревню — пустую, безлюдную, с поднятыми к небу худыми руками колодезных журавлей.

Хмурил брови, но оторваться не мог. Весь он полон был мрачным любопытством.

, И вдруг на выезде из деревни, среди горбатых обугленных печей, забелели свежезаструганные бревна. Люди весело хлопотали возле них. Стучали топорами. Ставили новую избу.

— Хорошо! — громко проговорил Николай.

— Чему ты обрадовался? — спросил Бирин, заметив, как посветлело лицо Николая.

— Жизни, Пал Палыч. Еще пепел и гарь носятся в воздухе, а уже стучат топоры. Жизни народа не

остановишь!

Бирин и Гайдаренко играли в шахматы. В эту всегда отличавшуюся тишиной и степенностью игру они вносили столько шума и азарта, точно здесь разыгрывалась настоящая баталия.

— Ну, ты и лиса, Пал Палыч! Отвлек мое внимание второстепенным, а сам вон куда ударил!

— Не воронь! Это тебе не бирюльки, а шахматы — стратегическая игра! —хохочет Бирин, довольный удачей.

Поезд неожиданно остановился.

— Поворачивай оглобли. Путь отрезан! — кричал кто-то машинисту.

Николай быстро выпрыгнул из вагона. Паровоз храпел, будто остановленный на скаку конь. Впереди круто обрывался мос.-

Пожилой майор с темным, худым лицом отрывисто выговаривал машинисту:

— Что думали на станции, отправляя поезд? Мы ведь сообщили, что дорога перерезана. Видите, часть занимает оборону. — Он показал рукой на редкий молодой осинник, темневший за болотом. И только сейчас Николай увидел, как несколько сот бойцов рыли окопы. Они часто примеривались, прикидывая, удобно ли будет лежать и скроет ли земля от глаз и пуль противника.

Третьего дня, по решению Военного Совета, цех Николая был передал в распоряжение-передвижных авиамастерских Ленинградского фронта. Военные инженеры и техники приняли у него оборудование и расположились на заводе по-хозяйски, надолго.

Сорок человек рабочих, Николай да летчики-испытатели выехали с последним эшелоном. И вот — несчастье!

Второй паровоз, подошедший через три часа, помог перегнать поезд обратно.

В Обкоме партии Николаю сообщили, что при первой возможности для переброски его и летчиков-испытателей на Волгу будет организован самолет: остальные сорок человек надо вернуть на завод, в военные авиамастерские.