Райнхолд знал, что капитанов охраны в колледже было двое, и они работали посменно. Больше же всего слухов ходило о начальнике охраны, майоре Джеймсе Локквуде. По крайней мере, за неполные два месяца, проведенные в этих стенах, Райнхолд успел о нем многое узнать. Слухи были очень разные, начиная со связей с самыми влиятельными мафиози страны и главным тюремщиком штата, и заканчивая членством в сатанинской секте со всеми вытекающими отсюда последствиями. Райнхолду не очень верилось во все эти разговоры – чего только не сочинят мучающиеся бездельем заключенные долгими вечерами, – но факт оставался фактом: Локквуда здесь почему-то очень боялись.

Этот день, начавшийся так обыденно, был отмечен достаточно крупным для тюремного общества событием. У Вилли Тейлора, тощего костлявого старикашки, прозванного за постоянно хмурый и болезненный вид Сушкой, отказал станок.

Здесь нередко случалось подобное – их штамповочное оборудование было сработано еще в послевоенные времена и с тех пор ни разу не обновлялось.

Тейлора Райнхолд знал, потому что их вместе везли в автобусе к зданию колледжа. Старикан отсиживал положенные ему восемь лет за

пособничество при ограблении ювелирного «ледяного дворца». Работали они достаточно далеко друг от друга, на разных концах зала. И вот с того конца послышались странные звуки, какой-то скрежет, визг и злобная матерщина.

Райнхолд глянул туда, но успел заметить только сыплющиеся на бетонный пол искры, а потом к Тейлору сбежались охранники. В цеху поднялся было гомон, словно тяжелым булыжником зашвырнули в птичью стаю. Вот точно такой же гвалт денно и нощно стоял над побережьем Северного моря, где Рен однажды в детстве проводил каникулы. И вдруг стало так тихо, как будто кто-то внезапно выключил звук. Люди стали оборачиваться, а потом с преувеличенным старанием вновь приниматься за работу. Райнхолд тоже оглянулся, но ничего особенного не увидел.

А что такое случилось? – спросил он у своего соседа по станку.

Тише ты, Джерман, твою мать, услышат же, – ответил тот громким шепотом. – Не видишь, контроль пришел. По-моему, там сам начальник охраны.

«Тот самый Локквуд?» – хотел было спросить Райнхолд, но посмотрел на лицо соседа и побоялся получить в ответ что-нибудь вроде «не поминай всуе». Или, может быть, «не накликай». Сам он, несмотря на общее настроение, опустившееся на цех, подобно холодному предгрозовому облаку, не ощущал никакого беспокойства. Ему было даже любопытно посмотреть на начальника охраны, о котором ему столько рассказывали.

Вошедших охранников было несколько, но рослый темноволосый мужчина, идущий на полшага впереди остальных, выделялся среди них безошибочно. Не потому, что форма у него была другая – форма как раз была стандартная, – а... наверное, решил Райнхолд, все дело было в его походке. Так обычно ходят люди, которые привыкли, что им уступают дорогу в толпе. Например, полицейские, которых Райнхолд видел в зале во время своего судебного слушания. Люди будто перенимают эту привычку у диких кошек, каких Рен пару раз видел в телепередачах про живую природу. Эти кошки ходят вот так же вальяжно и почти лениво. А потом вдруг неожиданно прыгают.

На вид Локквуду было лет тридцать пять, чуть смуглая кожа выдавала в нем южную кровь. И чем-то неуловимо и сразу запоминалось лицо. Было в нем то, что принято, наверное, называть «породой», а может, что-то, делающее внешне правильные черты лица неприятными и какими-то хищными. Все это Райнхолд заметил за те секунды, пока Локквуд проходил мимо них. А начальник охраны направился на другой конец зала, к Тейлору.

По идее, в таком огромном пространстве звук голоса должен был бы потеряться, растаять, как тает эхо в высокогорных каменных пещерах из какой-то страшной сказки, но кругом было очень тихо, так что обрывки фраз все же долетели до Райнхолда.

...это ты называешь работой?... чтобы еще раз... остановишь производство... мудак поганый... свинья...

Негромкие слова неумолимо растворялись в напряженной ожидающей пустоте, рассыпаясь на невидимые молекулы. Сушка стоял перед ним навытяжку и даже не пытался оправдываться. Потом Локквуд совершил какое-то короткое, почти незаметное движение, и тот непроизвольно схватился за лицо. Райнхолд не сразу понял, что начальник охраны ударил его.

...прошу вас, сэр... не надо в карцер... это больше не повторится...

Но его никто не стал слушать. Один из офицеров надел на Сушку наручники и повел к выходу. Тот как-то беспомощно оглядывался, даже не пытаясь стереть бегущую из носа кровь. Кажется, он хотел говорить еще что-то, но его вытолкнули за дверь. Начальник охраны махнул рукой и пошел прочь от осиротевшего станка Тейлора. Шаги его были отчетливо и ясно слышны. Вдруг он остановился и сказал, не крикнул, а именно сказал, слегка повысив голос:

Что это вы стоите, подонки, а? Работать! А ну быстро!...

И тут же, словно бы только ждали разрешения, застрекотали умолкшие станки, загрохотали друг об друга готовые детали, – и прозрачный воздух зала наполнился обычным живым шумом. Рен тоже потянулся к своему станку – он только теперь осознал, что все это время находился точно в таком же оцепенении, что и все остальные.

...карцерами, или, как говорили заключенные, «дырами», за решеткой называли крошечные камеры площадью шесть с половиной на пять футов или того меньше. Чтобы попасть туда, нужно было спуститься по главной лестнице на несколько пролетов вниз, в подвал. Райнхолду еще не приходилось бывать там – он знал это по рассказам других заключенных. Наверное, находиться там было страшно. Когда Рену было двенадцать, отчим однажды в наказание за какой-то проступок запер его в туалете, уходя на работу, и выключил свет. Райнхолд ревел целую вечность, сидя на холодном полу в кромешной темноте, потом даже на слезы не осталось сил, а время тянулось медленно-медленно, а может быть, вообще остановилось, и рядом не было даже часов, чтобы на них посмотреть. Когда вернулась с работы мать и выпустила его, заплаканного, Райнхолду показалось, что он провел взаперти несколько суток. И пока мать ахала над ним и называла отчима иродом, Рен все удивлялся, почему эти жуткие черные стены все-таки не раздавили его.

А в тюремном карцере не было ничего, кроме малюсенького окошка под самым потолком, расположенным как раз на уровне земли, поэтому там всегда царил мутный полумрак. Когда же снаружи наступала ночь, заключенный оставался в полной темноте и тишине, которую нарушали только крысы, снующие по вентиляционным трубам. Пол не был мыт так давно, что ноги прилипали к нему. Туалет наказанному заменяла зловонная дыра в углу камеры – ему не полагалось ни койки, ни даже одеяла, а в осенние и зимние ночи, подобные этой, бетонные стены «дыры» покрывала изморозь.

Рен был поражен, насколько жестоко начальник охраны обошелся с человеком, который даже не был виновен в своем проступке. Ему еще не приходилось видеть

здесь таких сцен. Локквуд тем временем не спеша прошелся вдоль рядов работающих заключенных, и внезапно остановился как раз напротив Райнхолда. Тот не ожидал этого, но и не подал виду, что что-то почувствовал. Руки его продолжали все так же равномерно и без остановок выполнять привычные действия. Начальник охраны некоторое время наблюдал за его ловкими быстрыми пальцами, рассматривал его всего – словно не человека, а какую-то собачонку на выставке. Почему-то сейчас он был один, напарники, надо полагать, ушли в соседнее помещение. Чужой взгляд внезапно показался Райнхолду похожим на лучи рентгена. Он всегда немного боялся рентгеновских снимков. С тех самых пор, как узнал однажды про страшную сущность этого проникающего света, который не виден посторонним до поры, но может без усилий разрушить и обратить в ничто человеческие кости и плоть.