В последнем случае святилище и аппарат священнослужения замыслены так, чтобы не увеличивать комфорта или не способствовать полноте проявления жизни подставного потребителя или, во всяком случае, чтобы не создавалось впечатление, что целью их потребления является удобство потребителя. Ибо назначение подставного потребления — способствовать не полноте проявления жизни потребителя, а повышению денежной репутации хозяина, в интересах которого имеет место потребление. Поэтому церковные облачения, как известно, дорогостоящи, богаты украшениями и неудобны; а в культах, где приближенный божеству священнослужитель, как представляется, не разделяет имущественных прав господина, подобно, скажем, супруге, они имеют строгий и неудобный покрой. И такими, как ощущается, они и должны быть.

Принцип расточения вторгается в сферу действия канонов ритуальной службы не только тем, что устанавливает высокий уровень приличествующих расходов. Он затрагивает как средства, так и способы и подстрекает как на подставное потребление, так и на подставную праздность. Манера поведения духовенства в ее лучшем виде — это отстраненная, медлительная, механическая манера держаться, не оскверненная намеками на чувственное удовольствие. Это сохраняет свою справедливость в различной, конечно, степени по отношению к различным религиозным обрядам и вероисповеданиям; а в жизни духовенства всех антропоморфных культов видны яркие следы подставного потребления времени.

Тот же самый канон подставной праздности явно присутствует и во внешних деталях обрядовых церемоний, и на него нужно только указать, чтобы он стал очевиден для всякого наблюдателя. У всех ритуалов есть заметная тенденция превращаться в повторение догматов. Такое развитие догмата наиболее заметно в более зрелых культах, духовенство которых в то же время носит более строгие, богаче украшенные наряды и ведет более аскетический образ жизни; однако его можно увидеть также в формах и способах поклонения более современных, не так давно возникших сект, где вкусы менее требовательны в отношении священников, их одеяний и святилищ. Повторение службы (слово «служба» несет намек, имеющий значение для рассматриваемого вопроса) становится более механическим по мере того, как религиозный обряд становится старше и получает большее распространение, и такая механичность повторения приятна лицу, имеющему хороший вкус в обрядах благочестия. И далеко не случайно, ибо тот факт, что она носит механический характер, явно говорит за то, что господин, для которого она исполняется, вознесен выше заурядной потребности в действительно доставляющей пользу или выгоду службе со стороны его слуг. Они являются не приносящими прибыли слугами, и в том, что они остаются неприбыльными, подразумевается почтенность их хозяина. Нет надобности останавливать внимание читателя на близкой аналогии, существующей между должностью священнослужителя и должностью ливрейного лакея. Нам с нашим представлением о том, что в этих вопросах является надлежащим, в очевидной механичности службы в обоих случаях доставляет удовольствие осознавать, что она есть лишь исполнение проформы. При исполнении священнических функций не следует выказывать никакого проворства или умелой манипуляции — ничего такого, что могло бы наводить на мысль о способности быстро справиться с работой.

Во всем этом угадывается, конечно, намек на темперамент, вкусы, наклонности и образ жизни, приписываемые убожеству богомольцами, живущими в условиях традиционных денежных канонов почтенности. Понятия богомольцев о божестве и об отношении, в котором находится к нему человеческий субъект, приняли окраску принципа демонстративной расточительности, пронизывающего образ мышления людей. Конечно, эта лакировка денежной расточительностью очевиднее в наиболее наивных религиозных обрядах, однако заметна она повсюду. Все народы, на какой бы стадии развития культуры они ни находились или как бы они ни были просвещены, вынуждены восполнять довольно скудные сведения относительно личности их божеств и привычного для тех окружения. Прибегая для этого к помощи воображения, чтобы заполнить и украсить картину внешнего вида и образа жизни божества, они привычным образом наделяют его такими чертами, которые составляют их идеал достойного человека. И в стремлении к общению с божеством способы и средства привлечь его внимание как можно ближе уподобляются тому божественному идеалу, который на данное время присутствует в умах людей. Для того чтобы показаться перед лицом божества наиболее пристойным образом и снискать его благосклонность, нужно, как предполагается, действовать по определенной общепринятой системе, в сопровождении известных материальных обстоятельств, которые по общему пониманию особенно сообразны с природой божества. Этот всеми принимаемый идеал поведения и атрибутов, соответствующих таким моментам причащения, безусловно, в изрядной степени формируется общим представлением о том, что является по существу достойным и красивым в окружении человека и как следует себя держать всякий раз, когда представляется случай для возвышенного общения. В силу этого было бы заблуждением пытаться анализировать благочестивую манеру поведения, прямо и без обиняков объясняя все случаи, свидетельствующие о наличии денежного критерия почтенности, все той же лежащей в их основании нормой денежного соперничества. Поэтому было бы также заблуждением приписывать божеству, как это мыслится в народе, ревнивую заботу о его денежном положении и привычку избегать убогие места, презирая нищенскую обстановку, просто по той причине, что они некачественны в денежном отношении.

И все же, приняв все во внимание, мы видим, что каноны денежной почтенности действительно существенно влияют, прямо или косвенно, как на наши представления об атрибутах божества, так и на наши понятия о том, как и при каких обстоятельствах подобает принимать святое причастие. Считается, что у божества должен быть особенно размеренный и праздно-безмятежный образ жизни. И в каких бы поэтических образах, в назидание, либо взывая к благочестивой фантазии, ни рисовалось небесное местожительство, автор образного описания как само собой разумеющееся вызывает в воображении слушателей престол, изобилующий знаками богатства и власти и окруженный многочисленными слугами. В таких обычного рода представлениях небесных поселений функцией этого корпуса слуг является подставная праздность, а их время и силы в значительной мере занимает непроизводительная процедура, при которой опять и опять перечисляются похвальные свойства и подвиги божества; второй же план представления наполняется мерцанием драгоценных металлов и наиболее дорогих драгоценных камней. Столь сильное вторжение денежных канонов в идеалы благочестия происходит лишь при наиболее грубых проявлениях благочестивого воображения. Подобный случай имеет место в благочестивых представлениях негритянского населения южных штатов. Там художники слова не в состоянии снизойти до чего-нибудь более дешевого, чем золото, так что в этом случае настоятельное требование денежной красоты дает потрясающий цветовой эффект желтого, эффект, который был бы невыносим для более взыскательного вкуса. Вероятно, все же в любом культе идеалы ритуальной сообразности, которыми руководствуются люди в своих представлениях об уместности тех или иных атрибутов священнослужения, дополняются денежным критерием достоинств.

Подобным образом ощущается — и это ощущение является руководством к действию, — что священнослужители, приближенные божеству, не должны участвовать в производительном труде; что никакого рода работа — никакое занятие, которое приносит ощутимую пользу людям, — не должно выполняться в присутствии божества или в пределах окружающей храм территории; что всякий предстающий перед лицом божества должен входить в храм очищенным от всех мирских черт в одежде и внешности, свидетельствующих о его занятости в производстве, должен входить облаченным в наряды более дорогостоящие, чем его повседневные платья; что в праздники, отводимые для восславления божества или для причастия, никакая работа, полезная обществу, не должна выполняться никем. Даже более далекие от бога мирские вассалы должны платить дань в размере одного дня подставной праздности в неделю.