Анимистический склад ума может встречаться в начальной, недифференцированной форме рудиментарной веры или на более поздней и более целостной стадии, когда наблюдается антропоморфическое олицетворение приписываемой событиям предрасположенности. Производственное значение такого живого анимистического представления, как и обращения к сверхъестественной силе или направляющему действию невидимой десницы, конечно, совершенно одно и то же в обоих случаях. Результат фактического влияния анимизма на производственную полезность индивида в каждом из этих случаев получается один и тот же; но степень господства данной привычки, те пределы, в которых она формирует образ мысли в его совокупности, изменяются от индивида к индивиду в зависимости от того, насколько непосредственно, насколько безотлагательно и всегда ли без обращения к другим возможностям индивид привычным ему образом применяет анимистическую или антропоморфическую доктрину, имея дело с явлениями окружающей его среды. Привычка анимистического подхода к действительности затемняет понимание причинной последовательности, однако более раннее, менее осознанное, менее определенное анимистическое чувство, как можно ожидать, оказывает на умственные процессы индивида более всеобъемлющее влияние, чем высшие формы антропоморфизма. Там, где наличествует привычка анимистического подхода к действительности в наивном виде, сфера ее распространения и применения не является ни четкой, ни ограниченной. Поэтому в жизни человека она на каждом шагу будет воздействовать на его мышление — везде, где бы ему ни приходилось иметь дело с материальными средствами жизнедеятельности. При более позднем и более зрелом развитии, после того как анимизм определился посредством процесса развития антропоморфизма, когда довольно последовательным образом сфера его выражения стала ограничиваться далеким и невидимым, происходит расширение области повседневных фактов, которые могут объясняться без обращения к сверхъестественной силе, в которой выражается суть любой развитой анимистической веры. Сведенная в нечто очень цельное, олицетворенная сверхъестественная сила уже не вяжется с повседневными жизненными явлениями, и поэтому легко усваивается привычка объяснять множество тривиальных и заурядных явлений с точки зрения их естественного следования. Этому временному объяснению дозволяется, по недосмотру и в применении к явлениям незначительным, оставаться решающим до тех пор, пока раздражение особым стимулом или неразрешимое затруднение не приведут индивида обратно в его вассальную зависимость от сверхъестественного. Но когда возникают крайние затруднения, т. е. когда появляется особенная надобность полного и свободного обращения к закону причины и следствия, то обычно индивид, если он наделен антропоморфической верой, прибегает к сверхъестественной силе как к универсальному объяснению.

Стоящий вне естественных причин агент, или «предрасположенность», обладает крайне высокой полезностью в качестве спасительного выхода из затруднения при объяснении того или иного явления; однако его полезность совершенно не экономического рода. Спасительным прибежищем и источником особого утешения сверхъестественный агент становится по мере закрепления за ним постоянных и специфических признаков, свойственных антропоморфическому божеству. Антропоморфическое божество прельщает не только на том основании, что обращением к нему разрешаются трудности, возникающие при объяснении явлений с точки зрения причинно-следственной связи. Здесь было бы неуместно останавливаться на очевидных и общепринятых достоинствах антропоморфического-божества с точки зрения эстетического, этического или психологического интереса или же исходя из более отдаленных соображений: государственной, военной или социальной политики. Рассматриваемый здесь вопрос касается; того экономического — менее живописного и не столь настоятельно важного — значения, которое имеет вера в сверхъестественную силу как привычный образ мышления индивида, влияющий на его производственную полезность. И даже в пределах этой узкой экономической сферы рассмотрение по необходимости ограничивается непосредственным значением такого образа мышления работника и не распространяется на более отдаленные экономические последствия. Увидеть эти последствия весьма нелегко. Из-за существующих предубеждений в отношении того, в какой степени духовный контакт с этаким божеством способствует жизни, всякая попытка выяснить их экономическое значение, должно быть, на данный момент бесполезна. Прямое, непосредственное действие, которое анимистический образ мышления вообще оказывает на склад ума верующего, направлено на понижение имеющихся у него умственных способностей в том отношении, в каком умственные способности особенно важны для современного промышленного производства. В различной степени это действие зависит от того, является сверхъестественный агент или «предрасположение», в которое верит индивид, высшей или низшей формой антропоморфизма. Это справедливо в отношении представления варвара и человека спортивного темперамента об удаче, а также в отношении несколько более развитой веры в антропоморфическое божество, такой, которой обычно обладает та же категория людей. Это также нужно считать справедливым — хотя трудно сказать, с какой относительной степенью неопровержимости, — в отношении антропоморфических культов, получивших наиболее адекватное развитие, тех, что привлекают благочестивого культурного человека. Неспособность к производственному труду вследствие распространенной приверженности к одному из высших антропоморфических культов является, может быть, относительно незначительной, однако ее нельзя не принимать во внимание. И даже великосветские культы западноевропейской культуры не представляют собой самой дифференцированной стадии развития человеческого представления о внепричинной предрасположенности явлений. То же анимистическое представление обнаруживается и в таких ослабленных формах антропоморфизма, как находивший отклик в XVIII в. призыв к природному порядку и естественным правам человека, а также в представляющей эти формы сегодня, явно постдарвиновской концепции о тенденции к лучшему в процессе эволюции. Это анимистическое толкование явлений является разновидностью ошибки логического вывода, известной логикам под именем ignava ratio. С точки зрения науки и производства это толкование означает грубую ошибку в понимании и оценке событий.

Привычка анимистического восприятия действительности, не говоря уже о ее прямых производственных последствиях, имеет определенное значение для экономической теории по другим основаниям. (1) Она является достаточно достоверным указанием на то, что в характере человека присутствуют и даже обладают известной силой другие, сопровождающие эту привычку существенно важные в экономическом отношении архаические черты; и (2) существенные последствия того кодекса благочестивых приличий, которому при развитии какого-либо антропоморфического культа дает начало привычка анимистического восприятия, состоят: (а) в воздействии на систему материального потребления и на господствующие в общности каноны вкуса, что предполагалось в одной из предыдущих глав, и (б) в стимулировании и сохранении известной привычки признавать подчиненное к вышестоящему лицу положение — в укреплении существующих представлений о статусе и вассальной зависимости.

Сумма привычек мышления, указанных в последнем пункте (б), входит в характер любого индивида и в известном смысле составляет одно целое. Заметная изменчивость, отмечающаяся в каком-либо одном моменте из этого органического целого, влечет за собой сопутствующие изменения в привычном выражении жизни в других областях или в других сферах деятельности. Такая изменчивость в привычных выражениях образа мысли наблюдается на протяжении жизни отдельного индивида; привычка, сформировавшаяся под воздействием определенного стимула, неизбежно будет влиять на характер ответной реакции на другие стимулы. Модификация природы человека в каком-то одном моменте представляет собой видоизменение природы человека как единого целого. На этом основании и, может быть, в еще большей степени в силу других причин, которые не являются столь заметными и не могут здесь обсуждаться, эти сопутствующие видоизменения выражаются в развитии черт человеческого характера. Так, например, варварские народности с хорошо развитым хищническим укладом жизни обладают также сильным, преобладающим над другими привычками анимистическим восприятием, имеют сложившийся антропоморфический культ и живое представление о статусе. С другой стороны, на предшествующих варварской культуре ступенях, как и на более поздних, следующих за ней стадиях развития, антропоморфизм и сильные анимистические представления о материальной действительности не так бросаются в глаза. Также более слабым оказывается в целом чувство статуса в миролюбивых общностях. Нужно заметить, что на дохищнической стадии развития культуры у большинства, если не у всех народностей, должна была обнаруживаться живая, но несколько специфическая анимистическая вера. Первобытным дикарем его анимизм воспринимается менее серьезно, чем варваром или тем же дикарем на более поздних этапах его эволюции. Примитивный анимизм разрешается причудливым мифотворчеством, а не вынужденным суеверием. «Инстинкт спортивного мастерства», отношения статуса и антропоморфизм обнаруживаются позже, в культуре варварства. И в наши дни в темпераментах отдельных людей цивилизованного общества наблюдаются сопутствующие модификации того же набора психологических черт. В современных условиях хищнический темперамент варвара представлен в тех индивидах, которые занимаются и увлекаются спортом, охотой; им свойственно верить в удачу, у них имеется сильное ощущение присущей-де вещам анимистической предрасположенности — на этом основании они предаются азартным занятиям. То же можно сказать об антропоморфической вере у этой категории лиц. Те из них, кто по собственной воле поклоняется какому-то культу, выбирает обычно одно из наивных и последовательно антропоморфических верований; мало кто из людей со спортивным темпераментом стремится найти утешение в таких менее антропоморфических культах, как унитарии или универсалисты^[42].