Но больше всего Витьке понравились сказочные зверята.

Вон Михайло Иваныч с Настасьей Петровной: вышагивают, а за ними плетётся Мишутка. И такая у него грустная мордашка, что сразу становится ясно: наказан за какую-то проделку.

На полке пониже — терем-теремок, а в нём мышь-норушка зерно толчёт, лягушка-квакушка пироги печёт, колючий ёжик сидит на скамеечке, а петух играет на гармонике... Витька, наверное, полчаса стояла, всё разглядывала теремковых жителей.

Матвейка в это время у порога топтался. Ничего удивительного, если бы Витьке пообещали любую игрушку из дедулиных, она и до утра бы простояла, выглядывая новую.

— Чебурашка! — радостно завопил Матвейка. — Чебурашка! Чебурашка! Отгадал.

— Однако, верно, — подтвердил появившийся на пороге дедуля. — Бери, твой зверёнок.

Чебурашка, лупоглазый, ушастенький, с крохотными ручками и ножками, в белом берестяном передничке сидел на Матвейкиной ладони и с любопытством таращился на Витьку. Ей стало так завидно, что она закусила губу и отвернулась.

— И ты, внучка, выбирай, что приглянулось, — сказал дедуля, словно прочитав Витькины мысли.

Ей послышалось? Или он шутит? Да нет, кажется, правда: вон, кивает головой, чего, мол, замешкалась — бери!

А как тут выберешь, если всё нравится, всё забрать хочется? Взяла в руки белочку, а с другой полки соболюшка хитрым глазом косит: «Неужели меня оставишь?» — а сама уж и спину дугой выгнула, прыгать приготовилась. А Мишутка — то ли полка качнулась, то ли удрать от матери медведицы задумал — сам к Витьке в руки свалился. Эх, если бы ещё один Чебурашка был!..

Дедуля посмеивается: а может, покашливает. У бородатых ведь не разберёшь. Но скорее всего, у него весёлое настроение: глаза совсем под брови спрятались, а ладонь бороду разглаживает, поглаживает...

— Я лучше после выберу, — сказала Витька.

— После так после, дело хозяйское... А что ж вы меня про шишкарей-то не пытаете?

— Поймал? — оживился Матвейка.

— Мотор у трактора забарахлил. Не то бы удрали. А ты, внучка, точно их описала: помидор и огурец, враз узнал! — Дед тихо рассмеялся. — Шишки-то Лайка в кабине нашла. Целый мешок. Так что на месте преступления, с поличным, как говорится, застукали.

— Им попадёт? — спросила Витька.

— Однако накажем! Тайгу никому не позволим губить. Никому! — Дед Матвей опустил на стол кулак, так что охнули доски, а у Витьки и Матвейки не осталось никаких сомнений: так и будет.

СКАЗКА ДЕДА МАТВЕЯ

Ужинали поздно.

За окном словно черничный кисель разлили — затемнело. Дед Матвей зажёг керосиновую лампу, и все сели к столу. А стол широкий, белый, ничем не крашенный, и вокруг него — такие же лавки.

Саша Александровна принесла миску с печёной картошкой, поставила глиняный горшочек с тушёными в сметане грибами, а чай, настоянный на смородиновых листьях, разлила в большие, низкие кружки. На середину стола дедуля водрузил берестяной туесок, полный густого, пахучего лесного мёда.

Витька ела-ела, пила-пила, пока в сон не потянуло — глаза сами собой начали закрываться. Она отложила ложку, отодвинула подальше туесок и крепко подперла голову руками, чтобы сон не одолел.

А Матвейке хоть бы что! Забрался к своему дедуле на колени и шепчется. Вообще-то, в обществе секретов не бывает...

— Что пригорюнилась? — наклонилась к ней Саша Александровна. — Эй вы, шептуны! Чего затаились! Смотрите, наша гостья совсем заскучала.

— Да я дедулю уговариваю быличку рассказать, а он упрямится, — отозвался Матвейка.

— И правда, расскажи, — поддержала сына Саша Александровна.

— Да я не помню уж, какие сказывал.

— Ничего, всё равно интересно! — теребил Матвейка дедову бороду.

— Ну ладно... Иди и ты, внучка, сюда, — позвал дед Матвей. — Садись около, слышней будет.

Витька послушно перебралась поближе к печке. В самом деле, хорошо: тепло, лампа светит неярко, и в сумраке, кажется Витьке, осмелели деревянные зверушки, возятся у себя на полках, шепчутся, хихикают...

Дед Матвей огладил усы, бороду, сложил коричневые руки на коленях, прокашлялся и начал:

— Жили-были на свете два брата. Родные, а разные. Бок обок живут, а врозь. У одного дом, и у другого изба. Один в лес ходит, и другой в тайге кормится. Только один всё по уму делает, а другой по худу.

Первый брат ягоду по ягодке собирает, а второй — прямо с веткой ломает. Первый — гриб найдёт, большой срежет, меньшой оставит, чтоб подрос да новой семье начало дал. А другой— всё дочиста оберёт, с корнем повыдёргивает, да ещё и обуткой по грибнице пройдёт. Один — дерево срубит, взамен новое посадит и ходит, поливает его, землю рыхлит, пока не окрепнет деревце.

А брат его валит без разбору: и чахлые, и молодые — лишь бы горели хорошо.

Прошло лето, настала осень. Надо к зиме готовиться. Заторопились звери, работают от зари до зари. И то: зимы у нас длинные да лютые — не поевши, враз замёрзнешь! Ну, кто округ первого брата жил, богато справились: норы полные, дупла с верхом. А тем зверятам, что по соседству со вторым братом жили, и запасать нечего — пустая тайга.

И пошли они к Лешему, лесному царю, с жалобой. «Нет,— говорят,— больше нашего терпения рядом с дураком жить. Зарит он тайгу без огляда, крушит без разбора. Есть-пить нечего, укрыться-схорониться негде. Образумь неразумного или накажи! До земли тебе кланяемся!». «Дурака учить — сам дураком сделаешься,— сказал умню-чий царь.— А наказание вы и сами придумаете, вон сколько вас!»

Стали звери думать. День думали, ночь гадали, к утру решили в последний раз поговорить с безобразником. «Бери, сколько хочешь, но не мучай тайгу. Сам живёшь и другим жить дай, не хулигань, не разбойничай. А нет — уходи отсюда подобру-поздорову».

Засмеялся в ответ второй брат: «Что хочу, то и ворочу! Никто мне не указ!»

Но с той поры начались у него несчастья. То лесина упадёт — ногу отдавит, то сучок руку распорет, то гнус глаза залепит так, что не видать ничего. И стал он, разбойник, тайги бояться, тропки лесные путать, приметы ранешние не узнавать. А однажды зашёл в тайгу да и не вернулся. Может, обратной дороги не нашёл, может, в болото угодил... Всё одно — наказала его тайга. Осерчала, значит, на зло — и наказала!..

А первый брат жил долго, счастливо. Его тайга приголубила, ничего от него не прятала. Женился он, дети пошли, внуки, правнуки — теперь уж целый посёлок, поди...

Замолчал дед Матвей. За окном совсем черно стало — ночи в тайге глухие, тёмные, за порог и выходить страшно. А в избе хорошо, расходиться не хочется.

— Понравилась быличка?

Витька только головой кивнула: понравилась и даже очень-преочень!

— Ещё, — попросил Матвейка. — Ещё хочу, дедуля!

— Ишь, разохотились! Спать пора. — Саша Александровна старалась говорить строго, а получилось всё равно — ласково.

Витька не протестовала. Она так сегодня устала, как, наверное, устают за всю жизнь. Да и у Матвейки глаза слипались.

Из сеней по внутренней лесенке забрались они на сеновал, где Саша Александровна приготовила постели, и улеглись, вернее, бухнулись в мягкое душистое сено. Ноги их больше не держали. А сон только того и ждал...

Глава седьмая

ОЧЕНЬ ВАЖНЫЙ РАЗГОВОР

Домой они вернулись счастливые: корзинки полные, по туеску мёду — подарок деда Матвея, а у Витьки и Матвейки ещё и Чебурашки.

Оказывается, дед Матвей всю ночь вырезал для Витьки игрушку. Всю ночь вырезал! Теперь она поняла, почему его «дедулей» называют и Саша Александровна, и Матвейка. Хороший он, добрый, ласковый, хотя на вид — настоящий Карабас Барабас...

Чебурашка забился в угол дивана и таращит оттуда свои круглые глаза: куда, мол, я попал? И что это за зверь с такой нахальной мордой, который подкрадывается ко мне? А не спрятаться ли мне за диванную подушку? Очень уж тревожно трещат две птички в клетке... Ничего не бойся, милый Чебурашка! Степан Иваныч хочет поближе с тобой познакомиться, а может, пригласить поиграть. А Паша и Даша радуются, что вернулась их маленькая хозяйка...