Кости были найдены неподалеку от того места, где дурачок Феликс более пятнадцати лет назад видел Маргарет Хиггс в темный предутренний час с трупом на спине; и тотчас пошли пересуды: «Ну вот, наконец, нашлось тело Хиггса».

Маргарет снова посадили в тюрьму, и я, узнав обо всех этих событиях, сел на поезд и отправился в Сент-Брайд, чтобы присутствовать на рассмотрении ее дела в суде малых сессий[31].

Одним из двух судей был пасынок Маргарет, Фред Хиггс, красивый мужчина не старше тридцати лет, а другим — новый владелец имения Гланна.

Что же касается самой женщины, то она была слишком слаба, чтобы стоять, и все разбирательство безучастно просидела, недвижная, как статуя. Как я понял, во время допроса в тюрьме она призналась, что найденные останки были телом ее мужа; это признание было засвидетельствовано неким инспектором Джонасом, который рассказал о заключении коронера и представил всю историю ужасного преступления.

Меня с самого начала поразила нервозность одного из судей, владельца Гланны — коренастого широколицего человека с короткими пальцами, которыми он все время барабанил по своему подбородку, по подлокотнику кресла и прочему, что попадалось под руку.

Вскоре его стремление добиться освобождения обвиняемого стало явным и даже до боли очевидным. Никто и никогда не видал такого беспокойного, взволнованного, не терпящего возражений судьи.

Когда его собрат наклонился к нему — возможно, с каким-то тихим увещеванием — мистер Огден громко закричал: «Вы, закройте свой рот!» В этот миг Маргарет Хиггс внезапно перестала еле заметно раскачиваться, что делала с начала заседания с регулярностью маятника и, как мне показалось, вздрогнула и стала прислушиваться.

Однако улики есть улики, и никакой судья не смог бы спасти женщину от суда присяжных, если бы в самом конце, когда обвинитель подводил итоги, говоря: «Следовательно, не может быть никаких сомнений, что найденные останки действительно принадлежат Барнаби Хиггсу», — мистер Огден не вскочил со своего кресла с криком: «Как вы можете быть в этом уверены, сэр, когда к вам обращается сам Барнаби Хиггс, вполне живой человек?»

Рука, которую старик протянул к нам, дрожала от сильного волнения, а глаза его были полны слез. Я слышал, как мистер Сомерсет, сидевший рядом со мной на скамейке, дважды выдохнул: «Господи Боже!». Груда тряпья на скамье подсудимых резко выпрямилась, глядя безумным взором. Во всем переполненном зале не раздавалось ни звука, и наконец мистер Хиггс, спустившись к свидетельскому месту, заговорил сперва с самой болезненной страстью, но после более спокойно и затем снова с гневным волнением — когда, повернувшись к Фреду Хиггсу, принялся осыпать своего сына бранью. И всякий раз, глядя на печальную груду лохмотьев на скамье, он протягивал указательный палец и с покрасневшими глазами и стоном любви в сдавленном горле называл Маргарет благословенной, называл ее святой.

Он заявил суду, что является тем самым Барнаби Хиггсом, и выразил свое удивление тем, что многие его не узнали: он ведь постарел всего на шестнадцать лет и, хотя и носил сейчас большой парик и сюртук и сбрил бороду, в остальном мало изменился.

Однажды летом к нему на ферму приехал человек по имени Джон Чейни — моряк, двоюродный брат Хиггса, который угодил в беду в связи с похищением одной девушки. Хиггс согласился приютить беглеца.

Но не прошло и трех дней, как Хиггс начал ревновать.

— Маргарет сказала мне, что между ними ничего нет, но я поверил ей, да и сейчас не верю, потому что своими глазами видел, как Джон Чейни целовал или пытался поцеловать ее за свинарником; и в тот же день, между тремя тридцатью и четырьмя, я прогнал этого парня.

Моряк ушел, но к десяти часам вечера вернулся на ферму, умоляя принять его обратно. Хиггс отказался. Чейни силой протиснулся внутрь, начался ожесточенный спор, затем кулачный бой, во время которого Чейни, страдавший, как видно, болезнью сердца, «упал замертво от правого перекрестного в левый бок и под ребра после того, как сам нанес удар левой». Несколько мгновений спустя Маргарет вернулась домой «с ярмарки» и увидела, над чем сидел на корточках ее муж.

Хиггс рисовал себе всевозможные ужасы; он знал, что людям было известно о его ссоре с моряком, и не ждал от будущего ничего, кроме виселицы; но Маргарет, долго просидевшая в оцепенении, предложила бегство: она закопает труп у реки и через три дня тайно встретится с Хиггсом на пустоши, чтобы сообщить ему, может ли он без опасений вернуться домой.

На этом и остановились. Хиггс скрылся. Маргарет похоронила моряка. Никто не подозревал, что тот был убит, но на свидание в Тайденхем-Чейз, назначенное на третий день, Хиггс, продолжавший нервничать, так и не явился.

В своем укрытии он подслушал разговоры о том, что Маргарет видели с трупом на спине и в испуге не решился вернуться туда, где ему грозила опасность; вместо этого он добрался до Ливерпуля и сел на корабль.

— Да, — сказал он со скамьи, — я бросил жену, не думая, что ее могут всерьез обвинить в моем убийстве: я-то знал, что я жив и здоров; и все то время, что я провел в Южной Африке, я настолько стыдился своей трусости и презирал себя за это, что не мог заставить себя ей написать; я предпочитал, чтобы она считала меня мертвым. Но я ничего не знал, я был уверен, что она живет так же, как раньше…

Разве я не оставил сына заботиться о ней, друзья? Разве я не заручился согласием делового партнера из Глазго усыновить его? А он ничего не сделал ради нее. Мой собственный сын, этот человек, и пальцем для нее не пошевелил. Ах! все бури, что обрушивались на нее, все морозы, что леденили ее кости, были не так жестоки к ней, как это каменное сердце.

Ради него она это сделала, друзья! Она сердилась на меня в ту ночь. «Скажу тебе прямо, — произнесла она, — я делаю это не для того, чтобы защитить тебя; но что за жизнь будет у Фреда, если все станут называть его сыном убийцы?» И она скрывала от него правду — как долго скрывала? Два месяца? Десять? До тех пор, пока он оставался для нее послушным сыном? Нет, она скрывала правду целых шестнадцать лет, до этой самой минуты, а он обращался с ней, как зверь. И если мы говорим о христианстве, господа, я думаю, что перед нами истинная христианка. А ты, ты, почему ты не сделал для нее даже малости, для нее, которая так много сделала для тебя? Тебе и вправду было так необходимо отправить ее Глочестер? И когда ты видел, что муж трусливо бросил ее, и толпа преследовала ее, и сам всемогущий Бог для нее умер, неужели ничто не дрогнуло в эту минуту в твоем каменном сердце, Фред? Одно ее признание в моем убийстве говорит мне о том, через что она прошла: она призналась потому, что побывала в тюремной камере, которая показалась ей дворцом покоя после развалин, кустов, амба-ров и бурь; вероятно, она опасалась, что ее выпустят на свободу, если она не признается; а может, она слишком устала и не нашла в себе сил ответить «нет» на ваши вопросы. Ах, многострадальная, истерзанная женщина, тебе пришлось это сделать, не так ли, бедная немая овечка, покрытая ранами и синяками; но теперь наконец-то у тебя есть защитник, Маргарет Хиггс: так после темной ночи наступает утро, так за поворотом открывается длинная ровная дорога, да, теперь у тебя есть защитник… Заключенная освобождена! Офицер, я беру на себя ответственность за непредумышленное убийство моряка Джона Чейни.

В этот миг женщина, что-то бормоча, протянула руки к мужу, но пошатнулась и упала. Ее подняли и вынесли, и я, выбежав с остальными вслед за ее мужем, стал свидетелем напрасных попыток привести ее в чувство и безумных молитв, тщетных призывов несчастного, обращенных к мертвой.