Генерал отмахнул рукой конец тирады и облегчённо улыбнулся своему успеху. Ай, да Пушкин, ай, да ... молодец, - ни одного слова не забыл из написанного майором текста.

   - Классно говорил.

   - Убедительно.

   Увиденное нужно было перекурить. Кто догадался первый, тот шустро присел за столик, остальные спинами подпирали халтурно выложенный кирпичный забор-бруствер. Говорили наперебой, но в ходе обсуждения мнения особо не разделялись.

   - Опять по ящику покажут, как мирные и добрые чехи ищут работу....

   - Как жаждут восстанавливать разрушенное войной хозяйство....

   - Как простые кавказские парни мечтают выучиться на механизаторов и менеджеров....

   - А девушки на космонавток и юристов...

   - Только дайте им инвестиций...

   - И не мешайте их распределять...

   - Короче, мужики, понятно: чем нас тут меньше - тем здесь всё лучше. Генерал так по-честному и врезал: "Как только мы уйдём, так у нохчей наступит мир и тишина".

   - Не "тишина", а "безопасность". "Мир и безопасность" - это слова антихриста, перед концом света.

   Это молоденький лейтенант опять непонятно пошутил.

   - Погоди! Какого ещё "конца света"?

   - Когда антихрист придёт к власти, он прекратит все войны, примирит все народы, и никто уже не будет ни злым, ни добрым. Просто почему-то от этого наступит конец земной истории: "Когда будут говорить "мир и безопасность", тогда внезапно постигнет их пагуба".

   Забавный лейтенантик из центрального вытрезвителя: худючий, замкнуто сумрачный. Молчит, молчит, потом как вдруг что-то выскажет всему вразрез. И опять замолчит.

   - Олег, ты письма не прихватишь? - Андрей задержал Олегову ладонь в своей.

   - Без проблем, Мы же завтра в Москве будем.

   Смачно чмокнула бронированная дверца, из-за толстенного стекла мутно покачалась узкая девичья ладошка, и два низко сидящих "уаза" рванули за ворота.

   - Не, какое бы я ей интервью дал....

   - У тебя бы она не взяла.

   - Ёк-макарёк, как хорошо быть генералом! Вернёмся - восстановлюсь в институте, потом дослужу до майора, потом закончу академию, потом наколю на погоны большие-пребольшие звёзды, и буду давать, давать, давать интервью! - Равиль потряс кулаками, вдохнул-выдохнул и пошагал к корпусу.

   - Ты кому письмо отправил? - Славка попытался подцепить быстро убегавшего за плечо синего жучка.

   - Да, домой, сыну. Что б скорее.

   - Случилось чего?

   - Пока нет.

   - Прости.

   Засмурел мужик - чем поможешь? Наверное, что-то в семье, ведь Андрей ещё тогда, перед отправкой, отделившись от всех, долго бродил туда-сюда вдоль забора, а потом на несколько раз провожал до остановки такого же большеголового как сам, чернявого мальчишку. Как-то так резко запомнилось: если кто-то из омоновцев прощался с родными, то или с жёнами, или с целыми семьями, и только Андрей с сыном.

   СОРОКОВАЯ НОЧЬ.

   Малюсенькая серо-жёлтая ящерка, живущая в глубокой щели когда-то раздвинутой снарядным взрывом кирпичной кладки, давным-давно убежала спать. Где-то затаились и притихли, зачем-то запрыгивающие сюда, на совершенную лысую, залитую мягким гудроном крышу, здоровенные ярко-зелёные, с длинными усами, кузнечики, но зато снизу, как только солнце погрузилось в пыльную пенку горизонта, изо всех зарослей зацикатили, зазвенели сверчки и цикады. На юге нет вечеров: в пять минут небо сиренево загустело, и Венера хорошо различимым серпиком повисла над чёрной-чёрной, как истекающая из неё нефть, землёй.

   Город заснул. Город?.. Штурмуемый и отбиваемый, бомблённый и расстреливаемый, взрываемый и разрываемый, разбитый и убитый: пустыри и одичалость зелёнки, дворцы и хибары, квадраты многоэтажных кварталов и лабиринты частных секторов, магазины и блокпосты. Досыта напитанные человеческой кровью и нефтяной гарью руины былой крепости-форпоста Русской цивилизации, брошенной Центром на разор и насилие спустившимся с гор волкам.

   Город, странный город, в котором с наступлением темноты не засвечиваются окна, исчезают человеческие звуки. Как и не наступает тишина - соловьи, цикады, лай собак и стрельба, стрельба. Странный город, в котором днём суетливо, на скорую руку кипит жизнь, снующая и торгующая, покупающая, ищущая и отдающая, а по ночам неспешно разгуливает смерть. Жизнь и смерть здесь чётко знают свои сроки, по взаимному согласию поделив равновесие света и тьмы. В считанные минуты они сменяют внешние знаки добра и зла, дружбы и вражды, веры и предательства, не затрагивая сути, истинной природы вселившегося в долину горного равнодушия к этим самым добру и злу. Здесь теперь это совершенно не важно. Это лишнее, когда полсуток - свет, полсуток - тьма, и всегда - полужизнь, полусмерть. А что? Что у них - жизни и смерти - посредине? Что, кто здесь полуживёт? Вурдалак.

   Да, вурдалак - получеловек-полуволк.

   Ленивый лай собак перебила длинная очередь. Потом пара одиночных сухих хлопков - ПМ. Снова очередь, но теперь совсем далеко, и, помолчав, собаки возобновили разноголосую перекличку. Почему до сих пор молчат соловьи? Пора бы порадовать. А дома по ночам машины и музыка. И свет: витрины, фонари, реклама, летние кафе. И окна, окна, не спящие до северной - в полнеба - роскошной надречной зари, живые окна живых квартир. Славка, напоследок огляделся в бесполезный бинокль - эх, "квакер" бы, а так только рыжие пятна нефтяных факелов над промзоной. Интересно, а какие у них тут дискотеки? Что, врубают реп и парни в тюбетейках, припадая на левую ногу, бегут друг за дружкой по кругу, под прихлопывание остальных? Действительно, посмотреть бы: как на медленные мелодии духи вьются попарно? Девчонки-то, даже если и приходят, то навряд ли танцуют, а так, поди, стоят в сторонке "платочки в руках теребя". Хотя на перекрёстке и на автобусной остановке приходилось видеть молоденьких чеченок с непокрытыми крашеными головами, были даже в джинсах. Значит, всё-таки понемногу цивилизуются. Так что, рано или поздно, и горные скво тоже начнут сосать "клинское" и татуировать копчики. И пользоваться контрацептивами. Оставаясь вурдалаками.

   А как же та барышня из магазинчика? Он ведь поймал тогда миг, когда из-под раковины выглянуло что-то живое. Волки-то зубы скалят, а не языки показывают. Значит, даже чеченка может обладать юмором. Своеобразным, конечно.

   Славка пропустил вспышку выстрела, боковым зрением уцепив лишь бледно-серый дымок над местом выпущенной гранаты. Взрыв хлопнул о стену, прикрывавшую ОКПМ. И тут же по блокпосту наискосок через перекрёсток из-за бетонного полукруга-постамента со спиленными флагштоками длинно-длинно хлестанул пулемёт. За которым из плотно-чёрных зарослей подхватились короткие чачачаканья автоматов. Ни фига себе! Ещё взрыв. Ещё! РПГ-7? И автоматы, автоматы: то там, то тут в совершенной непроглядности одичалого парка наскоро расцветали и вяли трепещущими оранжевыми лепестками цветки, выплёвывая быстрые красные иглы трассеров. Сколько? Да так близко! Метров с двухсот! Славка припал к самому краю крыши: "Один, два... четыре, пять, шесть...". Очередная граната перелетела через забор и рванула в левых кустах на недолёте к курилке, и оттуда высоко - в визг - залаяли запертые в загоне овчарки. С блокпоста по месту, откуда только что стрелял РПД, ответно застрочили сразу в несколько стволов. Пули густо забились о бетон, широко рикошетя вверх и в стороны, однако чех уже сместился, и следующая басовитая трель прозвучала гораздо левее. Но тут к блокпосту подключились два пулемёта с крыши базы, и от постамента со срезанными флагштоками больше не стреляли.

   Забытая на бруствере постовой будки рация надрывалась хрипящими вскриками, а Славка, свесившись, пытался закончить счёт. В невидимые отсюда просветы меж деревьями из темноты то там, то тут сизо пыхала "шайтан-труба", и, как ему показалось, никак не меньше двадцати автоматных огоньков, появляясь и пропадая, словно виртуальные мишени из стрелялки-"шутера", рывками-зигзагами приближались к краю зелёнки.