Черной бархатной лентой, в которую была вшита резинка, она завязала Энн глаза — такая деталь очаровательным образом дополнила ее костюм.

По-прежнему стоя на коленях в свете направленной на нее лампы, Энн была принуждена себя ласкать: сначала груди и соски, подкрашенные розовым, выглядывающие из-за кромки лифчика; потом промежность под кружевной аркой белого нейлонового пояса. Она просунула туда обе руки и широко растянула в стороны половые губы, стараясь не загораживать нам зрелище пальцами.

Мы с Клэр все это время спокойно потягивали из бокалов оранжад.

Потом, словно сговорившись, одновременно посмотрели друг на друга. Я подумал о последней из увиденных мною фотографий — о той, моделью для которой была не Энн и которая представляла собой аналогичное зрелище.

Я понял, что Клэр подумала о том же самом… и о том, что я тоже об этом думаю… Ее лицо было в тени; но я все же смог различить на нем легкое волнение.

Энн сквозь свою плотную повязку не видела ничего. Я бесшумно встал и, склонившись над креслом моей соседки, повернувшей ко мне удивленное лицо, поцеловал ее, сначала едва касаясь губами ее губ, потом надавив на них сильнее, так, что они стали подаваться…

— Оставьте меня! — неожиданно воскликнула Клэр, вскакивая с кресла.

Чтобы дать выход своим эмоциям, появление которых вовсе не входило в ее планы, Клэр склонилась над коленопреклоненной девушкой. Схватив плеть, она начала хлестать Энн по бедрам, нанося удары спереди и не оставляя той никакой возможности сопротивляться.

Одновременно она приговаривала: «Ласкай себя, шлюха!» Но обжигающая боль, напротив, заставила девушку остановиться. Клэр ударила снова:

— Давай же, ласкай!

Девушка, обезумевшая от страха, тут же повиновалась.

— Вот так-то лучше! — сказала Клэр, и плеть с сухим щелчком хлестнула по бедру Энн.

В конце концов, охваченная нетерпением, Клэр толкнула Энн на пол и сама принялась страстно ласкать ее.

Девушка лежала на спине, приподняв согнутые колени. Ее руки вытянулись на полу над головой, ладонями вниз. Клэр склонялась над своей добычей, упираясь коленом в пол.

Прошло совсем немного времени, и Энн начала стонать. Вскоре она полностью потеряла самообладание и теперь кричала уже непрерывно. Казалось, эти крики исходят из самой глубины горла. Ее рот был широко открыт, черты лица искажены до неузнаваемости.

— Взгляните, — прошептала Клэр, — как она хороша, когда кончает, эта проблядушка…

И вот я увидел, как девушка ритмично раскачивается, резко поворачивает голову из стороны в сторону и судорожно стискивает пальцы. Наконец она вытянула ноги, одним рывком повернулась на бок, скорчилась и неподвижно застыла на черно-белом полу…

Клэр, стоя над ней, слегка подтолкнула ее кончиком туфли и отодвинула в сторону, словно неодушевленный предмет.

Тем не менее Клэр была еще не полностью удовлетворена. Она сорвала с девушки лифчик, пояс и чулки, оставив лишь черную повязку на глазах.

Ударом плети она заставила Энн снова встать на колени перед моим креслом. Затем велела ей возобновить прежнее занятие, но на сей раз добавила к зрелищу тонкую приправу стыда и наслаждения:

— Заодно будешь дрочить свою маленькую жопку!

Энн послушно завела руку за спину и просунула ее между ягодиц. Должно быть, это место у нее было очень чувствительным, потому что она почти тут же возбудилась пуще прежнего.

Однако на этот раз, вместо того чтобы позволить ей довести дело до конца, Клэр набросилась на нее и, подтащив к одной из колонн, прижала спиной к холодному камню. В мгновение ока девушка оказалась привязанной к колонне за широко расставленные руки и ноги, словно распятая. Запястья и щиколотки Клэр связала позади колонны.

Я направил в ту сторону свет лампы и приблизился. Связанные руки и ноги Энн были прикреплены к двум парам диаметрально противоположных колец с помощью плоских кожаных браслетов, из тех, что продаются во многих парижских магазинах, торгующих безделушками, и знакомы большинству молодых женщин, которых любят мужья. Верхние кольца были расположены на порядочной высоте (чуть меньше двух метров), чтобы максимально растянуть тело, но не повредить.

Клэр возобновила свои грубые ласки, проникая в жертву с таким ожесточением, что уже нельзя было понять, кричит та от боли или от наслаждения.

Но все сомнения рассеялись, когда Клэр снова начала порку, хлеща Энн по широко раздвинутым бедрам и низу живота. Нарастающая жестокость этих точно рассчитанных ударов, искусность, с которой они наносились, и мерная повторяемость заставляли Энн дергаться во все стороны, несмотря на тугие путы. Ее тело было настолько прекрасно в таком виде, что мое восхищение росло, по мере того как длилось наказание.

Выбившись из сил, Клэр решила дать себе передышку, во время которой принесла кляп, чтобы на крики ее пленницы не сбежался весь квартал.

Затем она поместила рядом с собой маленькую спиртовку, для удобства стоявшую на железной подставке. Потом зажгла фитиль и положила орудия пытки на специальные кронштейны, удерживающие их над огнем.

Я в восхищении смотрел на длинные металлические иглы с острыми кончиками и крошечными деревянными рукоятками, за которые их можно было держать, не обжигаясь. Когда они раскалились докрасна, Клэр приступила к изощренной пытке одной груди, затем другой; после этого она перешла к внутренней поверхности бедер возле самой промежности — там, куда не доставали удары плети.

Она проделывала это медленно, тщательно отмеряя дозы пытки: начинала с легких покалываний, затем надавливала сильнее, и, наконец, вонзала острие на миллиметр в плоть.

Отчаянные корчи Энн слегка мешали Клэр делать свою работу. Но хриплые страдальческие стоны девушки, которые достигали наших ушей, несмотря на кляп, сторицей вознаграждали ее за старания.

Слезы Энн обильно стекали из-под черной повязки и струились по щекам. Ее дыхание становилось все более и более прерывистым. Когда Клэр снова принялась за ее грудь, терзая округлости возле подмышек и вокруг розовых сосков, я подумал, что девушка переломает себе руки и ноги — с такой силой она рванула кольца, удерживающие их.

Тогда я взял плеть, чтобы собственноручно исполнить завершающий этап обещанной экзекуции — отхлестать груди Энн. Я взглянул на девушку, полностью отданную мне на милость, — она уже не могла пошевелиться и тщетно надеялась на пощаду.

И я с наслаждением, изо всех сил, отхлестал ее…

Остановился я лишь тогда, когда нежную кожу прорезал тонкий кровоточащий след.

— Развяжите ее, — попросил я Клэр. — Снимите с нее наручники и повязку… выньте кляп. Положите ее на кровать.

Клэр взглянула на меня, потом принялась осторожно развязывать веревки, не говоря ни слова. Прежде чем предоставить подругу в мое распоряжение, она прижала ее к груди и запечатлела долгие поцелуи на ее губах и веках. Наконец положила ее на жертвенный алтарь.

Маленькая Энн не шевелилась. Она лежала на правом боку, отвернувшись к стене и подогнув колени. Плечи и ягодицы ее были натерты о колонну во время наказания. Я вытянулся рядом с ней и обнял ее сзади, так, что мое тело повторило форму ее собственного.

Потом я изнасиловал Энн, не обращая внимания на ее крики, проникнув в нее, полумертвую, сквозь самое узкое отверстие.

Этой ночью мне приснился сон. Я снова вошел в готическую залу, но сейчас она была просторнее и выше и напоминала церковь из моего детства.

К каждой колонне привязана обнаженная девушка. Одна стоит ко мне лицом, другая — спиной. Я приближаюсь и понимаю, что обе мертвы. Но тела еще теплые. Их наиболее привлекательные места пронзены многочисленными трехгранными стилетами.

Вокруг каждой раны проступает немного крови. Осторожно прикоснувшись пальцем к одной из ран, я понимаю, что кровь только недавно начала сворачиваться.

Я облизываю палец. Кровь приятна на вкус: чуть сладковатая, как фруктовый сок.