Он разделся с быстротой и восхитительной ловкостью. Из любопытства я оттянула резинку его трусов. Кожа под тканью была гораздо более светлой. Я сказала: «О, да вы загорели!» Он ответил, смеясь: «Ну, если ты негр, то и загорать не нужно!» Ошеломляющее открытие.

Когда он был готов, мы снова сели в машину и поехали к Сене.

По дороге я вдруг заметила, что боковое наружное зеркальце покрыто трещинами, чей узор напоминает многоконечную звезду, и в него невозможно ничего разглядеть.

Оказалось, что два дня назад он остановил машину в одной из боковых аллей Булонского леса и при свете лампочки внутри салона стал искать что-то в бардачке, когда вдруг выстрел, прогремевший совсем близко, заставил его подскочить. В следующее мгновение он увидел, что наружное зеркальце покрыто трещинами, расходящимися от отчетливо заметного следа пули. Должно быть, стреляли из автомобиля, который только что проехал мимо его собственного. Не заметил ли он номера? Нет, автомобиль быстро скрылся за поворотом, к тому же наступили сумерки, и под деревьями было уже совсем темно. Из-за чего могло произойти нападение? Он этого не знал. Может быть, расистская выходка? Он сразу же отверг эту идею — «за отсутствием доказательств», как всегда. Меня заинтриговала его способность рассуждать вопреки общему мнению. Я решила как-нибудь при случае снова к этому вернуться.

Уже совсем стемнело, когда мы припарковались у тротуара, идущего вдоль садов Тюильри. Потом спустились по крутой прямой лестнице, ведущей на набережную. Лилиан ждала, сидя на ступеньке. Я обогнула ее, ничего не говоря. Не думаю, что Пьер заметил, как мы обменялись взглядами. Тонкие каблуки мешали мне идти по старинной неровной брусчатке. Но нужно было пройти всего несколько метров, чтобы оказаться рядом с кольцом, вделанным в стену. Здесь я вырвала у Пьера маленькую сумку и бросила ее на землю, а потом связала ему руки за спиной тонким шнурком, который вытащила из кармана — шелковым шнурком, найденным мною однажды в бабушкином шкафу, в ворохе тесьмы и корсетного китового уса. Концы шнурка я крепко привязала к железному кольцу. Все было проделано очень быстро. Никаких лишних жестов, неловких движений… Это занятие было для меня привычным.

Пьер оказался почти вплотную прижатым спиной к стене. Он мог лишь слегка отодвинуться — ровно на длину диаметра кольца, горизонтально нависавшего над ним. Почему бы и не попробовать? Разве, стоя вот так у стены, он не был похож на человека, пришедшего сюда подышать свежим воздухом?

Мимо прошла какая-то женщина, на которую мы не обратили внимания; Лилиан пересела на скамейку, стоявшую немного подальше.

Впрочем, прохожих на набережной было немного, и, скорее всего, они забредали сюда случайно, потому что с первого взгляда было трудно заметить спуск к воде, особенно если не знать о его существовании.

Со стороны города сюда доходил слабый свет, а сверху падали отблески фонарей, мерцающих сквозь листву осин.

Но есть еще, особенно летними вечерами, мощные фары прогулочных катеров, нагруженных туристами, теснящимися на палубах, — катеров, которые медленно скользят по воде, освещая все пространство Сены от одного берега до другого и фасады стоящих вдоль них домов, фронтоны официальных зданий, кроны деревьев, арки мостов, каменные стены, неровную брусчатку набережной, и прямо передо мной — небольшое углубление с тремя ступеньками, спускающимися к самой воде, на которые через равные промежутки времени набегают волны, иногда довольно сильные, с шипением разбивающиеся о камни, словно морской прибой. В какой-то момент плеск становится настолько сильным, что ненадолго заглушает гнусавые звуки громкоговорителей удаляющегося катера.

Этот катер был довольно невзрачный… Я его пропустила.

Зато следующий, который показался вдали между опорами моста, гораздо более внушительный по размерам, был — я сразу поняла — именно тем, что нужно. Величественный, он плыл вниз по течению в нашу сторону. Опоясанный вереницей прожекторов, он заливал потоками света берега и водное пространство, которое дробилось на тысячи сверкающих осколков. Вскоре его уже можно было разглядеть во всех подробностях. Он миновал последний мост. Его застекленный верх бросал перекрестные дрожащие отсветы на ярко освещенный свод. Теперь он неотвратимо приближался к нам.

С противоположной стороны на набережной показались четверо молодых людей, направляющихся в нашу сторону. Они шли быстро. Между нами оставалось не больше двадцати метров. Но отступать было поздно: у меня не было способа освободиться из клетки, в которую я сама себя загнала.

Еще несколько мгновений — и мы оказались в ярком свете прожекторов. Над темной бездной воды, за освещенной рампой, образованной перилами палубы, я различила множество голов, повернутых к нам — пассажиры смотрели, как на набережной хрупкая девушка в белом хлещет кнутом юного негра в расстегнутой рубашке, вжавшегося в каменную стену, которая служит декорацией этой сцены.

Вначале я сжимала ремень двумя руками, и он наносил резкие точные удары по обнаженной коже, обрушиваясь на нее с сильным хлопком. Мальчишка натягивал свои путы, и железное кольцо приподнималось. Он кричал: «Еще сильнее! Вы же можете!..» Мой страх улетучился, и я крепко намотала ремень на руку. Теперь ничто и никто не могло меня удержать, тем более этот негр с безумными глазами. Я была как пьяная… Его взгляд переходил от руки, хлеставшей его, к полному зрительному залу, перед которым он был как на ладони. Зрители, стоя, указывали на нас. Плавучий зрительный зал двигался параллельно берегу, и огни понемногу исчезали. Однако почти сразу же появились новые: приближался следующий катер.

И снова все повторилось: огни рампы, сотни темных силуэтов, неслышные комментарии, зрительный зал, уплывающий по течению реки, вспененная вода… Короткий антракт… и затем, в последний раз, яркие огни, темный партер, заполненный зрителями, неторопливо скользящий по воде, пенный след… и опять все спокойно.

Вернулся прежний мягкий полумрак… Все было кончено… Я остановилась.

Снова был слышен плеск воды и шорох тополиных листьев, сверху доносился городской шум. Стало сыро.

Пьер глубоко вздохнул, словно только что очнувшись. Перед тем, как вернуть ему ремень, я провела шпеньком пряжки по его груди, оставив след, который тут же побелел — словно художник, расписавшийся на своем творении. Пока я отвязывала его, группа из четырех молодых людей наконец ушла — это были скандинавы, в шортах и рубашках с короткими рукавами. Только две девушки оглянулись на нас.

Лилиан, к которой мы присоединились, усевшись рядом с ней на скамейку (тут Пьер впервые заметил ее), сказала, что они инстинктивно застыли, когда я размахнулась для удара. Она сказала, что двое юношей наблюдали за сценой с начала до конца, облокотившись на парапет над нашими головами. Поднимаясь по лестнице, она добавила, что была «впечатлена», но, конечно, чувствовала бы себя более непринужденно, если бы посторонних не было. Я так и думала; но, во всяком случае, опыт был произведен.

Что до Пьера, у него был совершенно счастливый вид (удивление, публичная провокация, страх — все вместе не могло ему не понравиться. Он молчал (из-за врожденного чувства приличия) до того момента, пока мы не остались наедине в его машине, и там наконец заговорил. Я не ошиблась: он был, что называется, «заведен» (в особенности неожиданной для него идеей о зрителях с прогулочных катеров). Что касается меня, точное совпадение моего замысла с его исполнением дало мне блаженное ощущение полноты жизни.

На следующий день я снова оказалась в том же месте, но теперь как пассажирка самого роскошного из прогулочных катеров, похожего на флагманский корабль. Я села на него у моста Альма вместе с толпой иностранцев. Ночь была звездной. В качестве спутника на этот вечер я пригласила Дидье, юного студента-интеллектуала, довольно застенчивого. «Это только с вами», — любил он повторять. Я его порядком смущала.