Только сейчас Николай увидел свои ноги, привязанные к верхушкам нагнутых деревьев, сведенных, словно две гигантские пружины. Только теперь до него дошел страшный замысел «кабана».

— Что? Понял, голубе? — ликует Бир, угадав состояние пленного. — Другой бы с тобой не возился. Видишь, хлопцы ждуть, а время у нас в обрез. Но я добрый! Гляди, голубе, ты еще можешь купить себе жизнь, понимаешь, жизнь? — нарочито громко, чтобы все услышали, говорит «кабан». — Даю три минуты. Решай.

Толпа замерла.

Николай видит сотни горящих глаз на заросших щетиной лицах. «Волчья стая!»

А вокруг тишина. И нет товарищей. Шныриков знает: они придут, обязательно, скоро, только его уже не спасут…

Красногубый жадно следит за выражением лица пограничника. Он видит, как в глазах обреченного вдруг промелькнула радость. Да, радость! Красногубому стало не по себе. Проклятый чекист! Почему он не молит о пощаде? Красногубому страшно. Страх заглушает возбуждение, вызванное выдумкой вожака. Бандеровец чувствует: происходит что-то не то! Он не хочет признаться даже себе, что он и сейчас боятся привязанного к дереву пленного. Ох, с какой радостью он полоснул бы из автомата в это лицо и в глаза. Его удерживает только страх перед Биром. Но стоять и ждать — выше его сил. Проклятый пограничник поселил в его душе сомнение. Откуда это упорство? Красногубому хочется крикнуть: «Трусы! Вы испугались пленного москаля, который не может стоять на ногах без посторонней помощи!» Но он и сам боится его. Да, боятся. И с трудом удерживается, чтобы не стрелять…

Красногубый не ошибся. Радость, мелькнувшую в глазах Николая, вызвало воспоминание о родной деревне. Ему ярко, зримо представился на миг берег неширокой речки, дерево у самой воды, по которому он любил взбираться повыше, чтобы оттуда прыгнуть в реку.

Вот он стоит на ветке этого дерева, собираясь сигануть в воду. А внизу, не сводя с него круглых, испуганных глаз, застыла сестренка Маша. Глупенькая, она боится: брат вот-вот упадет… Николай улыбнулся девочке окровавленным ртом. Этого красногубый не смог выдержать.

— Кончай его! — взревел бандеровец, дико вытаращив глаза.

Толпа заволновалась. Побледневший Бир зло отмахнулся.

— Три минуты прошли, — внезапно охрипшим голосом объявил главарь. — Говори, согласен?

Николай молчит…

— Зломался, — шепнул Бир красногубому и, обведя торжествующим взглядом толпу, громко сказал, обращаясь к пограничнику:

— Говори, кто нас предал?

Шныриков слышит голос «кабана», доносящийся откуда-то издалека. Николай видит небо. Весеннее, голубое небо, очистившееся от туч. Видит прозрачные белые облака, ласково обнявшие вершины гор. Где-то там, далеко-далеко, скала. Там рос горный цветок-бессмертник, так удивительно похожий на белую звезду.

— Эдельвейс… — шепчут губы.

— Что? — не понял «кабан».

— Хвамилия, кажись, — осклабился долговязый.

— Человек остается человеком! — приосанившись, торжествующе изрек Бир. — Повтори! — приказал он.

Пограничник едва слышно прошептал еще одно слово.

— Сил нету, — подсказал долговязый.

— Сам бачу, дурень, — обрывает его вожак и нагибается, чтобы разобрать, что говорит пограничник.

Но в тот же миг голова Бира мотнулась назад. И все, кто стоял вокруг, увидели перекошенное злобой лицо главаря, оплеванное кровью.

— Кончай его! — истерично взвыл красногубый.

— Кончай! — заревел вслед за ним Бир, но потрясенные бандеровцы будто окаменели.

— Кончай! — снова взревел вожак.

Николай успел еще раз взглянуть на горы, и деревья выпрямились…

Недолго рыскала по Черному лесу стая Бира.

Сергей услышал от пойманных оуновцев, что Шныриков был в плену. Но о том, что с ним произошло, они не знали или не хотели говорить.

Только на третий день, когда от стаи Бира осталась лишь горстка бандеровцев, тщетно метавшихся в поисках выхода, пограничники ранили и затем захватили красногубого.

— Чи знаю я вашего Шнырикова? А як же? — злорадно улыбаясь, облизнул языком пересохшие губы бандеровец.

— Что вы с ним сделали? — замер Сергей.

— Що наделали? Ремни резали со спины, звезду на груди, — медленно перечислял красногубый.

— Вы убили его? — не выдержал Сергей.

— Убили?! — переспросил бандеровец. — Он же був мне все одно як кум. Потом Бир распял его! Вы добре поняли — распял! — дико вытаращив глаза, заорал красногубый. — Я бы вас усех… — Он забился в судорогах.

Теперь главной целью пограничников Варакина, преследовавших остатки банды, носившейся по Черному лесу, стало найти человека с пластырем на щеке, о котором рассказал им пленный. Последнюю группу окружили почти у границы. Бандеровцы, не пожелав сдаться, оказывали упорное сопротивление. Через час их осталось двое. Один все же сдался, но второй уходил, петляя по лесу, как заяц. Преследовать его бросились сержант Коробской и Серега Рудой.

Бандеровец был, по-видимому, физически натренированным человеком.

После часа погони сержант Коробской, легко раненный утром, отстал, но Рудой настиг беглеца.

— Стой, сдавайся! — крикнул Сергей, догнав его в чаще леса. В ответ пуля раздробила ветку над его головой.

— Нет, не уйдешь, — шептал пограничник, перебегая от дерева к дереву.

Сергей медленно приближался к стрелявшему. Он понимал, что оуновец начал стрельбу, чтобы передохнуть перед последним броскам, и надеется, пользуясь темнотой, уйти.

Вдали послышался лай собаки. На помощь Сергею опешили товарищи. И сразу впереди за деревьями от громадного бука отделилась тень. Сергей не стрелял, врага следовало взять живым.

— Сдавайся! — повторил он, перебегая к месту, где только что скрывался беглец.

Тень резко метнулась, на ходу полоснув огнем.

«Уйдет!» — оседая, подумал Рудой.

Бандеровец уже достиг опушки, леса и на бегу обернулся. И то, что увидел Рудой, заставило его собрать все силы.

Громадным усилием он поднял ствол автомата и, прижав к животу приклад, нажал на спусковой крючок.

В один звук с автоматной очередью слился сухой выстрел снайперской винтовки догнавшего их Варакина.

Беглец зашатался. Обернувшись, сделал неуверенный шаг навстречу Рудому и упал…

Когда подоспели старший лейтенант Варакин и сержант Коробской, Рудой еще дышал.

— Где он? Ушел? Нет? Это… — Сергей не договорил. Его левая бровь, удивленно приподнятая над глазом, поползла вверх и замерла навсегда. А в десяти шагах от пограничника, раскинув руки, лежал сраженный снайперской пулей бандеровец с пластырем через всю щеку…

…На седой вершине могучей Говерлы стоит человек в белой куртке с зелеными отворотами и сорочке, расшитой бисером. Он зорко смотрит вокруг. На нем зеленая шляпа с еловой веточкой и тяжелые горные башмаки…

Эту легенду вы и сейчас можете услышать в горах Закарпатья. Только теперь седоусый вуйко не скажет, вздохнув, что люди не знают имени «того легиня».

У небольшого села на заставе воздвигнут памятник герою-пограничнику Николаю Ниловичу Шнырикову, шагнувшему в марте сорок пятого в бессмертие…

У каждого подвига, как и у человека, своя судьба. Бывает и так, что иной подвиг долгое время известен немногим.

Долгие годы о мужестве пограничника Николая Шнырикова знали только в отряде, где когда-то служил герой. И молодым пограничникам, начинавшим здесь службу, и всем, кому довелось побывать в отряде, старожилы рассказывали, как пулеметчик ефрейтор Шныриков, прикрыв выход товарищей из боя у деревни Кропавна Выгодского района Станиславской области, тяжелораненым попал в руки врагов, но до конца остался верен присяге…

«…Ваш сын погиб как герой, защищая социалистическое Отечество», — написали в марте 1945 года отцу Николая Нилу Кондратьевичу Шнырикову из части. А сестрам и тете, Анне Матвеевне, на ее письмо, уже не заставшее в живых Николая, ответил Василий Коробской:

«…Сообщаю вам, что Николай в боях за Советскую Родину геройски погиб 25 марта 1945 года. Мы поклялись мстить за него до последней капли крови…»