Несомненно, провидение осенило это место своим благословением. Обнаружить кусочек прошлого, которому удалось ускользнуть от костров и разграбления мусорщиками, было в те дни редкой удачей. Впрочем, был здесь и элемент риска. Монастырские любители раскопок, падкие на сокровища древности, которые, как известно, можно было извлечь из дыр в земле, однажды торжественно принесли странный цилиндрический предмет. А потом, очищая его или пытаясь определить его назначение, нажали не ту кнопку или повернули не ту ручку, окончив таким образом все свои земные дела без малейшей пользы для дела Церкви. Только восемь лет тому назад благородный Боэдулус с явным восторгом писал своему настоятелю, что его маленькая экспедиция открыла остатки, как он выразился «части межконтинентальной пусковой площадки вкупе с восхитительными подземными резервуарами-хранилищами». Никто в аббатстве не знал, что благородный Боэдулус подразумевал под «межконтинентальной пусковой площадкой», но тогдашний настоятель строго наказал монастырским любителям древностей, чтобы они под страхом отлучения избегали впредь подобных «площадок». Письмо настоятелю было последним известием о благородном Боэдулусе, его экспедиции и небольшой деревеньке, выросшей на бывшей «площадке». Лишь красивое озерцо оживляло теперь ландшафт в том месте, где некогда была деревня. Оно возникло стараниями пастухов, которые отвели русло одного из рукавов реки и направили его в образовавшийся кратер, чтобы создать запас воды для своих стад на случай засухи. Путник, пришедший из тех мест дней десять тому назад, рассказывал, что в озере прекрасно ловится рыба, но тамошние пастухи считают рыб душами погибших жителей и участников раскопок. Они опасаются заниматься там рыбной ловлей, боясь Бодолоса, гигантской полосатой зубатки, сидящей в глубине.

«…никакие раскопки не могут быть начаты, если они не ставят своей главной целью пополнение „Книги Памяти“, – было ясно сказано в указе настоятеля. Помня об этом, брат Франциск искал только книги и бумаги, не касаясь интригующих изделий из металла.

Пока брат Франциск пыхтел и тужился над ящиками стеллажа, золотой зуб по-прежнему блестел где-то на краю его поля зрения. Ящики отказывались даже пошевелиться. Он в последний раз стукнул по стеллажу и, повернувшись, бросил недовольный взгляд на череп: «Почему бы тебе для разнообразия не поскалить зубы на что-нибудь еще?»

Но ухмылка не изменилась. Оставив стеллаж, послушник пробрался через обломки, решив повнимательнее осмотреть останки. Было ясно, что человек умер на этом самом месте, прибитый потоком камней и наполовину засыпанный обломками. Только череп и кости одной ноги оставались на поверхности. Бедро было сломано, затылок раздавлен.

Брат Франциск прошептал молитву за упокой души усопшего, потом с большой осторожностью приподнял череп и повернул его так, чтобы он скалился на стену. Затем его взгляд упал на ржавую коробку.

С виду коробка походила на сумку и, очевидно, была переносным футляром или чем-то в этом роде. Она могла бы служить для самых разных целей, но сейчас была сильно помята камнями. Франциск осторожно извлек ее из-под щебня и поднес к огню. Замок, похоже, был сломан, корпус местами проржавел. На коробке не было отверстия, через которое можно было бы рассмотреть, есть ли в ней книги или бумаги, но она, очевидно, была выполнена таким образом, чтобы ее можно было открывать и закрывать. Конечно, в ней вполне могло содержаться несколько крупиц информации для Книги Памяти. Тем не менее, помня о судьбе брата Боэдулуса и других, он перво-наперво окропил ее святой водой. Он обращался с древней реликвией настолько благоговейно и почтительно, насколько это было возможно в процессе сбивания ее ржавых петель камнем.

В конце концов он сбил петли, и корпус легко открылся. Маленькие металлические штучки из лотков рассыпались по камням, некоторые их них безвозвратно провалились в щели. Но в нижней части коробки, в пространстве под лотками, он увидел бумаги! После короткой благодарственной молитвы он собрал, насколько мог, рассыпавшиеся штучки, а потом, неплотно закрыв коробку и крепко зажав ее подмышкой, начал подниматься по каменной куче к лестнице и тонкой полоске неба.

После темноты убежища солнце показалось ослепительным. Он мельком отметил, что оно опустилось совсем низко к горизонту, и тут же стал разыскивать плоскую плиту, на которой можно было бы разложить содержимое коробки, не опасаясь уронить что-нибудь в песок.

Уже через минуту, устроившись на треснутой плите фундамента, он начал извлекать из коробки металлические и стеклянные штучки, заполнявшие ее отделения. Большинство из них представляло собой небольшие трубочки с метелкой из проводков на одном конце. Такие предметы он уже видел: в небольшом музее аббатства хранилось некоторое количество таких трубочек разных размеров, форм и цветов. Однажды он встретил шамана горных язычников, который носил их на шнурке как церемониальное ожерелье. Горцы считали их «частями Тела Господня» – сказочной Аналитической Машины, почитаемой как самый мудрый из их богов. Шаман сказал, что, проглотив одну из них, он может достичь «непогрешимости».

Он уже добился непререкаемого авторитета среди своего племени, проглотив одну из этих ядовитых штучек. Штучки же в музее аббатства были соединены в некое целое на дне небольшой металлической коробки, но не в форме ожерелья, скорее уж в бессмысленный клубок. Под коробкой была надпись: «Радиошасси. Назначение неизвестно».

На внутренней стороне кожуха была приклеена записка. Клей превратился в порошок, чернила выцвели, а бумага была так густо покрыта ржавыми пятнами, что даже хороший почерк было бы трудно разобрать, а эта записка была написана торопливыми каракулями. Извлекая лотки, он то и дело поглядывал на нее. Записка была написана на допотопном английском, но прошло почти полчаса, прежде чем он разобрал слова, хотя и не все.

«Карл!

В ближайшие двадцать минут я попытаюсь захватить самолет в… (неразборчиво). Ради бога, не отпускай Эм, пока мы не узнаем, не началась ли война. Пожалуйста, попытайся внести ее в дополнительный список лиц, имеющих право пользоваться убежищем. В самолет посадить ее я не смогу. Не говори ей, что это просто коробка с хламом, и постарайся задержать ее, пока мы не узнаем… (неразборчиво). Ни в коем случае не сообщай ей об изменении списка.

И. Э. Л.

P. S.Я поставил на замок пломбу, а на крышку гриф «совершенно секретно» только для того, чтобы Эм не совалась в нее. Случайно подвернулась подходящая коробка. Затолкай ее в мой ящик или куда-нибудь еще».

Записка показалась Франциску сущей тарабарщиной. Он был в этот момент слишком возбужден, чтобы сосредоточиться на чем-нибудь одном. Посмотрев в последний раз на торопливые каракули, он начал изучать лотки. Они были установлены на шарнирных петлях, предназначенных, очевидно, для того, чтобы выворачивать их из коробки в виде лесенки, но оси давно заржавели, и Франциск решил выковырять их с помощью короткого стального стержня, лежавшего в одном из отделений.

Сняв последний лоток, брат Франциск благоговейно коснулся бумаг – всего лишь несколько сложенных листков, а уже настоящий клад: они избежали жестоких костров времен Упрощения, когда многие священные рукописи сморщивались, чернели и превращались в дым под восторженные вопли невежественных толп. Он держал эти бумаги так, как только можно держать священные реликвии, своей одеждой защищая их от ветра, ибо они были хрупкими и уже потрескались от времени. Здесь была тонкая пачка бумаг с некими набросками и диаграммами. Были также рукописные заметки, два больших сложенных листа и небольшая книжка, озаглавленная «Для памяти».

Сначала он исследовал короткие заметки. Они были нацарапаны той же рукой, что и приклеенная на крышке записка, причем почерк был такой же гадкий. «Фунт пастромы, – говорилось в одной записи, – банку консервов, шесть глазированных пирожных – принести домой для Эммы». Другое напоминание: «Не забыть взять форму 1040 Департамента государственных сборов». Следующие записи представляли собой колонки цифр с итогом внизу, причем из одной суммы вычиталась другая, а в конце были взяты проценты, за которыми следовали слова: «Черт побери!» Брат Франциск проверил вычисления. Он не нашел ни одной ошибки в арифметических выкладках обладателя отвратительного почерка, хотя и не смог сделать никакого заключения о том, что представляли собою эти подсчеты.