— Я понимаю, — взгляд Шупа равнодушно блуждал по изгибам ее шеи, как будто он разглядывал барельефы в Лувре. — Не очень умно оставаться одной. Я пообещал Одетт привезти вас прямо к нам, чтобы вы могли нормально поесть и выспаться на удобной кровати. Вы взяли с собой свои вещи?

— Я лучше поеду домой, — ей было стыдно за свою грубость, — я очень устала, Макс. Сегодня из меня плохая компания, и из вещей у меня только этот халат.

— Глупости, — его холодные пальцы схватили ее за локоть. — Одетт не будет со мной разговаривать, если я приеду без вас. Она одолжит вам какую-нибудь одежду.

В ее душе появилась тень сомнения. От него невозможно было отделаться, тем более он оплатил больничный счет. Конечно, все из-за Филиппа: Шуп хотел помочь невесте Филиппа, если не смог предотвратить убийство.

— Меня не убедили, — сказала она быстро, когда они спускались по лестнице, — факты насчет смерти Филиппа. В гостиной были бокалы…

— Обо всем этом уже позаботились, — прервал ее Шуп, — я говорил с полицией сегодня утром. Они признали это несчастным случаем. Они готовы вернуть останки.

— Но…

Он холодно посмотрел на нее.

— Скандала не будет, Салли. Я забронировал тебе билет до Нью-Йорка на торговом корабле «Клотильда», который отходит из Шербура. Вы отплывете вместе с телом Филиппа на борту в четверг днем.

— В четверг? Я не готова уехать из Франции всего через два дня. А как же моя работа… и все мои вещи…

— Я отправлю кого-нибудь к вам на квартиру, чтобы все собрать, — сказал Шуп. — Вы останетесь с нами до отъезда.

— Но мне нужно домой!

— Зачем? — его взгляд пронзил ее, так что она невольно отступила назад, схватившись рукой за стену.

— Вы что-нибудь оставили там? Что-нибудь важное?

В ее голове, словно предупреждение, зазвучал голос Джо Херста.

«Филипп что-нибудь оставлял вам на хранение, мисс Кинг?»

— Документы и паспорт, — сказала она Шупу. — Они были у меня в противогазной сумке. И мне нужна одежда…

Лицо адвоката расслабилось.

— Насколько я понимаю, вашу сумочку украли. Вы не найдете документы. Но Одетт будет рада походить с вами по магазинам.

В конце концов, она молча пошла с ним. И сразу же начала думать о побеге.

Графиня Луденн так и не попросила горничную распаковать вещи. Она не стала обсуждать с поваром меню, но, когда она, держа в одной руке сигарету, села со своим двоюродным братом обедать, из ее уст не вылетело ни одного резкого слова. Она наклонила голову, когда черная богиня уходила в своем бархатном вечернем платье, но ничего не сказала, обнаружив Мемфис в своей кровати. Фон Динкладж проводил девушку до двери.

— Давай уедем из Парижа, — быстро проговорила Мемфис, когда он поцеловал ее в щеку. — Найди машину, Спатц. Увези меня отсюда. Никто тебя не тронет, ты же немец.

— Встретимся в клубе сегодня вечером, дорогая.

Она схватила его за ворот пиджака. Но больше не смогла произнести ни слова. Она вдруг поняла, что, похоже, ее власть имеет свои пределы, и она растерялась, осознав это. Как ребенок, который слишком долго просидел на утомительной вечеринке.

— Я буду там около полуночи.

Он мягко подтолкнул ее к выходу, поправил галстук, глядя в декоративное настенное зеркало, которое занимало почти всю стену, и вернулся к графине.

— Ты, определенно, устроился, как дома, — раздраженно произнесла она.

— Разве она не прекрасна?

Он задрал свою птицеподобную голову, блестя напомаженной золотой головой.

— Она джазовая artiste[37].

— Понятно, — она затушила сигарету о край своей чашки и уставилась на пепел. — Я надеялась, что у тебя хватит ума уехать отсюда, Спатц. До моего возвращения. Слуги не любят этого, ты же понимаешь — немец в доме, а хозяин на фронте.

Он засмеялся, в возбуждении подошел к подоконнику и оперся на него.

— Тебя никогда не заботило мнение слуг.

— Нет, — их глаза встретились. — Хорошо, в таком случае, мне это не нравится. Немец в доме, когда хозяин на фронте.

— Скоро весь Париж будет заполнен немцами.

— И ты мне это говоришь? У тебя еще хватает наглости находиться в моем доме.

— Это не наглость, — поправил он ее. — Это шарм. В любом случае, мы всегда говорили друг другу правду…

Она позволила ему взять ее за подбородок и заглянуть в свои глаза, Спатцу, который всегда заботился только о себе.

— Это не значит, что мне нравится, когда повсюду — немцы, — сказал он резонно. — Я не просил их приходить. Так в чем же дело? Ты не обижена на мой… маленький спектакль?

— Я напугана, и все, — резко сказала она, стоя на расстоянии от него в центре гостиной. — Джек в Париже, ты знаешь?

«Джеком» мог быть любой из сотни разных людей, неважно какого социального уровня, или из какой страны, но для графини и Спатца это имя означало только одного человека, и это был Чарльз Генри Джордж Говард, двадцатый граф Саффолка, который как-то играл в поло со Спатцем в Довилле.

— Сумасшедший граф? Это имеет какое-то отношение к британскому правительству, полагаю.

— К Британскому директорату научных и промышленных исследований. Он, быть может, и дикий, абсолютно сумасшедший, — но он предупредил меня держаться от тебя подальше, Спатц. И сказал, что ты замарал руки.

— Нелл, он думает только о паре револьверов, которую он называет «Оскар» и «Женевьева», — его голос был необычно легким, — и пьет шампанское с утра до вечера…

— Джек сказал, что ты в опасности.

Беззаботное выражение на его лице испарилось.

— Слава Богу, нет.

— Тогда какого черта ты тут делаешь, когда нацисты наступают? Что ты собираешься делать, Спатц? Скоро бежать будет уже некуда. И ты не сможешь работать на них. Не сможешь.

— Тогда, возможно, я договорюсь с Джеком, — предположил он.

Она была предельно спокойна.

— Что ты имеешь в виду? Ты будешь помогать… британцам?

Он пожал плечами, словно крыльями.

— Если будет такая возможность. Если будет, что продать.

Она скривила рот.

— Бог мой, какие же у тебя иногда бывают грязные мысли. Для тебя нет ничего и никого святого?

— Ты, например, Нану, — это было ее детское прозвище, как напоминание о далеком прошлом.

— О, прекрати.

— Ты могла бы мне помочь.

— Я? — она повернулась к нему с недоверием. — Как я могу помочь? Джек помешан на науке!

— Ты знаешь людей, — он обнял ее за плечи и развернул к себе, — Ты могла бы достать мне кое-что для продажи.

— Так вот почему ты еще здесь, да? Чтобы использовать меня, — она сделала долгую паузу. — Хорошо. Говори, что я должна делать.

В конце концов она отправила Жан-Люка за машиной и уехала ночевать в отель.

Человек по имени Ганс фон Галбан видел, как она стояла на тротуаре перед открытой дверью машины, с отсутствующим выражением лица. Графиня его не знала, одежда была слишком велика для его худого тела, его карие глаза-буравчики постоянно блуждали. Она не узнала его и даже не посмотрела в его сторону. Он был сражен ее темными, блестящими волосами, обрамлявшими подбородок, и ее изящным профилем. Но затем со ступенек спустился немец и поцеловал ее в щеку, и тогда фон Галбан с некоторым отчаянием подумал: «Ах!». Спатц всегда умел очаровывать самых красивых женщин.

Эти двое мужчин встречались пятью годами ранее, когда они оба приехали в Париж, как беженцы едут в лучшие места, туда, где можно говорить по-немецки, не произнося: «Хайль, Гитлер». Спатц отлично говорил по-французски, а фон Галбан вечно чувствовал себя чужаком. У них было одно и то же имя, и одна и та же любовь к джазу. И пристрастие к прогулкам по Монмартру. Они встретились в клубе «Алиби», задолго до появления там Мемфис Джонс, во время перерыва между выступлениями, когда особенная радость говорить на родном языке разбудила в них простую и внезапную симпатию. Но если бы фон Галбан знал, что в действительности представляет из себя Ганс Гюнтер фон Динкладж, он бы вряд ли стал с ним дружить. Несколько анекдотов, пара историй. Этот мир спекуляций и инсинуаций, в котором Спатц чувствовал себя, как рыба в воде, был знаком и ему, но он никогда к нему не принадлежал.